Почти как люди. Город. Почти как люди. Заповедник гоблинов

Саймак Клиффорд Дональд

Грэмп восхищенно смотрел на бренную конструкцию.

– Да… было время, сам держал машину, сто миль в час развивала.

– И эта бегает, – отозвался Уле. – Было бы только горючее да запасные части. Года три-четыре назад я еще бензин доставал, теперь-то его давно уже не видно. Кончили производить небось. Дескать, для чего бензин, когда есть атомная энергия.

– Во-во, – подхватил Грэмп. – И ничего не возразишь. Да только атомная, она ведь ничем не пахнет, а для меня нет на свете ничего слаще, чем запах бензина. Со всеми этими вертолетами и прочими

премудростями путешествия совсем романтики лишились.

Он покосился на громоздящиеся на заднем сиденье корзины и ящики:

– Овощишками нагрузился?

– Ага, – подтвердил Уле. – Молочная кукуруза, молодая картошечка, три-четыре корзины помидоров. На продажу везу.

Грэмп покачал головой:

– Пустая затея, Уле. Никто не возьмет. Теперь все вбили себе в голову, что для стола одна только гидропоника годится. Гигиенично, мол, и вкус потоньше.

– А я так гроша ломаного не дал бы за ту дрянь, что они в своих банках выращивают, – воинственно объявил Уле. – В рот взять противно! Я Марте всегда так говорю: чтобы в еде настоящее свойство было, ее надо в земле выращивать.

Он опустил руку и повернул ключ зажигания.

– Не знаю даже, стоит ли пытаться ехать в город, – продолжал он. – Вон ведь как дороги запустили, то есть никакого глазу нет. Вспомни нашу автостраду двадцать лет назад: гладкая, ровная, чуть что – новый бетон клали, зимой непрестанно снег счищали. Ничего не жалели, большие деньги тратили, чтобы только движение не прерывалось. А теперь начисто о ней забыли. Бетон весь потрескался, местами и вовсе повыкрошился. Куманика растет. Сегодня на пути сюда пришлось выходить из машины и распиливать дерево, прямо поперек шоссе лежало.

– Да уж чего хорошего, – кивнул Грэмп.

Мотор вдруг ожил, прокашлялся, закряхтел, откуда-то снизу вырвалось густое облако синего дыма, затем машина рывком стронулась с места и запрыгала по ухабам.

Грэмп проковылял обратно к шезлонгу и обнаружил, что полотно насквозь мокрое. Автоматическая косилка кончила подстригать газон и теперь, размотав шланг, поливала лужайку.

Бормоча ругательства, Грэмп зашел за дом и опустился на скамейку около заднего крыльца. Он не любил здесь сидеть, но ведь больше нигде нет спасения от этой механической уродины… Взять хоть этот вид: сплошь пустые, заброшенные дома, все палисадники бурьяном поросли.

Правда, одно преимущество есть: можно внушить себе, что ты туг на ухо, и забыть о каскадах твича, изрыгаемых приемником.

Из-за дома донесся чей-то голос:

– Билл! Билл, ты где?

Грэмп повернул голову:

– Здесь я, Марк, здесь. Прячусь от этой чертовой косилки.

Из-за угла появился Марк Бейли, он пыхал сигаретой, которая грозила подпалить его косматые баки.

– Что-то ты рано сегодня, – заметил Грэмп.

– Сегодня не придется нам сыграть, – ответил Марк. Он доковылял до скамейки, сел рядом с Грэмпом и добавил: – Уезжаем…

Грэмп стремительно обернулся:

– Уезжаете?

– Ага. Перебираемся за город. Люсинда наконец уломала Герба. Всю голову ему продолбила: дескать,

там такие чудесные участки, и все переезжают, зачем же нам от людей отставать.

Грэмп судорожно сглотнул:

– А в какое место?

– Не знаю точно, – ответил Марк. – Еще не бывал там. Где-то на севере. На каком-то озере, что ли. Десять акров отмерили. Люсинда на сотню замахнулась, но тут Герб уперся, мол, хватит и десяти. И то, столько лет городским палисадником обходились.

– Бетти тоже на Джонни наседает, – сообщил Грэмп. – Но он стоит насмерть. Не могу, говорит, и все тут. Дескать, на что это будет похоже, если он, секретарь Торговой палаты, и вдруг бросит город.

– И что это на людей нашло, – продолжал Марк. – Прямо помешательство какое-то.

– Уж это точно, – подтвердил Грэмп. – Помешались на деревне все как один. Вон, посмотри…

Он взмахнул рукой, показывая на ряды заброшенных домов:

– Давно ли тут все цвело, что ни дом – загляденье. И какие славные соседи были. Хозяйки бегали друг к другу за кулинарными рецептами. А мужчины выйдут траву подстригать – глядишь, косилки уже забыты, а они стоят все вместе, языки чешут. Дружно жили, чего там. А теперь – сам видишь…

Марк заторопился:

– Ну, мне пора, Билл. Я ведь только для того и заглянул, чтобы сказать тебе, что мы снимаемся. Люсинда велела мне вещи укладывать. Заметит, что меня нет, сразу надуется.

Грэмп тяжело поднялся и протянул ему руку:

– Забежишь еще? Сыграем разок напоследок?

Марк покачал головой:

– Нет, Билл, боюсь, уже не смогу забежать.

Они неловко обменялись рукопожатием.

– Да-а, там уж я не поиграю, – уныло произнес Марк.

– А я? – сказал Грэмп. – Мне без тебя тоже не с кем…

– Ну всего, Билл.

– Всего, – отозвался Грэмп.

Марк, прихрамывая, скрылся за углом, и Грэмп, проводив друга взглядом, почувствовал, как безжалостная рука одиночества коснулась его ледяными пальцами. Страшное одиночество… Одиночество старости, отжившей свой век. Да-да, так оно и есть – пора на свалку. Его место в другой эпохе, он превысил свой срок, зажился на свете.

С туманом в глазах он нащупал прислоненную к скамейке трость и поплелся к покосившейся калитке, за которой простиралась безлюдная улица.

Годы текли слишком быстро. Годы, которые принесли с собой семейные самолеты и вертолеты, предоставив забытым автомашинам ржаветь, дорогам – приходить в негодность. Годы, которые с развитием гидропоники положили конец земледелию. Годы, которые свели на нет хозяйственное значение ферм и сделали землю дешевой. Годы, которые изгнали горожан в сельскую местность, где добрая усадьба стоила меньше жалкого городского участка. Годы, которые внесли переворот в строительство, так что семьи преспокойно бросали старое жилье и переходили в новые, по индивидуальным проектам, дома стоимостью вдвое меньше довоенных, а не понравилось что-нибудь или тесно показалось – за небольшую плату переделают, перекроят по своему вкусу.