Почти луна
Шрифт:
Получасовая поездка между домом матери и моим всегда была оправданием для разговора. Некоторые люди разговаривают сами с собой дома перед зеркалами, морально готовясь попросить о прибавке или заняться самосовершенствованием. Я же всегда говорила с собой в машине на проселочных дорогах, что вели из Финикс вилля в мой пригородный псевдоколониальный дом в Фрейзере. Серединой пути, мысленной, если не подлинной, была Пикеринг-Крик и небольшой однополосный мостик, перекинутый через нее.
В ночь убийства матери я тихонько напевала себе под нос
У Пикеринг я подождала на финиксвилльской стороне, пока проедет потрепанная «тойота», а когда заползла на мост, моя машина на мгновение накренилась на заплатанной дороге. Фары выхватили какое-то движение в известняковых развалинах на той стороне. Как будто освещенный мужчина танцевал на темной скале, и я невольно поежилась.
По ту сторону Пикеринг деревья были тоньше и росли чаще. В течение дня они боролись за те крохи света, которые проникали через плотный полог над ними. Десять лет назад землеройные работы стали здесь привычным зрелищем. Как-то раз, проезжая мимо, я увидела сто молодых березок, поваленных на землю. Мне неприятно говорить, но жилище Натали, которое стояло на полпути между домом матери и моим, было одним из новых мак-домиков, [21] вырезанных из этих деревьев. Оно крикливо торчало из леса всеми своими якобы сказочными башенками и передней дверью высотой пятнадцать футов.
21
Мак-домики — насмешливое прозвище стандартных современных домов, одинаковых, точно гамбургеры в «Макдоналдсе».
Натали и тридцатилетний Хеймиш жили в этом пряничном дворце восемь лет, с тех пор как Натали успешно засудила производителя, выпустившего шины для грузовика ее мужа. Встав на мосту через Пикеринг, он, играя с другой машиной в «гляделки», повысил обороты двигателя. Передняя шина взорвалась, сломала ось, водитель вылетел через ветровое стекло, стукнувшись головой о старый булыжный мост, который лежал в развалинах уже более века. Муж Натали умер на месте.
Сквозь ширму молоденьких деревьев с белой корой, которые снова выросли после того, как застройщики ушли, я увидела Хеймиша, лежащего на подъездной дорожке. Одна из его многочисленных машин была разобрана, и яркий фонарь свисал с переднего крыла. Притормозив, я остановила машину. Не думая, что скажу, когда увижу подругу, свернула с пустой дороги на подъездную дорожку Натали. Я совершенно явно поступала не так, как мне велел Джейк, но ничего не могла с собой поделать.
Когда огни моих фар смешались со свечением от сломанной машины, Хеймиш вырулил из-под нее на тележке механика и направился ко мне, чтобы выключить их.
Выйдя из машины, я неуверенно сделала несколько шагов по гравийной дорожке.
Хеймиш бросился ко мне, откидывая волосы с лица.
— Мамы нет, — сообщил
Я так и не перестала думать о Хеймише как о мальчике, который играл с Эмили в песочнице в общественном парке в конце моей улицы.
«Из Хеймиша ничего не получится — уже не получается», — говорила Натали после смерти его отца.
Казалось, она этому рада. Как если бы потеряла одного Хеймиша, зато второй, несомненно, остался бы с ней.
— А где она?
— На свидании, — улыбнулся Хеймиш.
Его зубы были белыми, как огни стадиона. Натали рассказывала, что он отбеливает их каждые полгода.
Что более странно: то, что я оказалась на подъездной дорожке своей самой старой подруги после убийства собственной матери или что Натали отправилась на свидание, не доложив мне?
— Я только что вспомнил, что обещал ничего не говорить, — сказал он. — Не выдавай меня, Хелен. Я не хочу, чтобы она на меня взъелась.
— Не беда, — произнесла я два нелепых слова, подцепленных у управляющего в Уэстморе, который был родом из Австралии.
Они подходили ко всему. «Печь взорвалась». — «Не беда». «Я в четверг не приду на урок рисунка с натуры». — «Не беда». «Я убила свою мать, и она гниет, покуда мы говорим».
— Серьезно, Хелл, — произнес Хеймиш.
Он завел привычку раздавать прозвища в военном училище Вэлли-Фордж, куда его запихал отец, чтобы сын обрел силу духа.
— Мне нехорошо, Хеймиш, — сказала я. — Мне надо присесть.
Я вновь открыла дверцу машины, плюхнулась на сиденье, опустив ноги на гравий, согнулась пополам и уперлась в колени локтями.
Хеймиш присел рядом на корточки.
— Ты не заболела? — спросил он. — Позвонить маме?
Свет от фонаря проникал через открытую дверцу машины и заливал то, что касалось земли. Я видела ботинки Хеймиша в пыли и свои собственные ужасно грязные джазовки. Я спрятала их под себя, пошевелив пальцами ног, пока Хеймиш смотрел. Он погладил меня по щеке, а мне представилось дно подвала.
— Ляжешь на меня? — спросила я.
— Что?
Я посмотрела на его красивое, преждевременно изрезанное морщинами лицо, на веснушки, усеявшие его нос и щеки, оттого что он слишком много времени проводил на солнце, на сверкающие белые зубы.
— Ты же мне доверяешь? — спросила я.
— Конечно.
Интересно, как я выгляжу? Я встала, он тоже. Я открыла заднюю дверцу и забралась внутрь.
— Залезай, — пригласила я.
Перед глазами маячило видение матери на холодном бетонном полу. Я лежала на спине, ноги болтались снаружи, над дорожкой. Хеймиш залез в машину, но уселся на краю сиденья. За его спиной была открытая дверь.
— Я не очень понял…
— Мне холодно. Просто хочу, чтобы ты лег на меня.
Я хотела его.
Закрыв глаза, я ждала. Через мгновение Хеймиш робко — слишком робко — начал ложиться на меня. Он прижимался к спинке заднего сиденья и так и не перенес с пола большую часть своего веса.
— Я не знаю, чего ты хочешь, — сказал он.
— Я хочу тебя, всего, на себе, — пояснила я, открывая глаза.
— Черт, — начал он. — Я…
Он опустил взгляд на свое тело, вместо того чтобы закончить предложение.