Почти моё золото
Шрифт:
— Да так, ерунду всякую, про недавнюю конференцию. Я ему телефон Кросова дала, и он ушел.
— Что же тут странного? Он позвонил, а Кросов в это время уже лежал убитый. Он даже к нему и не ездил, я уверена. А вот зачем ты туда поперлась?
— Подумала, что это все очень странно.
— Послушайте только, она подумала! Я тебе говорила, что ты не приспособлена к жизни? — оседлала Марина своего любимого конька. Учить меня жизни одно из любимых развлечений всех моих подруг.
— Говорила. Зато я всем рассказала, что случайно зашла попросить у профессора книгу и ничего не знаю, — оправдалась я.
— Хоть на это ума хватило! Молодец, что мою родню
— Я все равно плохо понимаю, что произошло.
Согласна я с Мариной, не надо было мне ходить к Кросову. И чего мне дома не сиделось.
— Забудь обо всем, как будто ничего не было. Сердцем чую, что порядочной женщине надо держаться от всего этого подальше.
Марина, как всегда была права, но я не послушалась. Если бы первый Владислав так не запал мне в душу, то, возможно, я бы приняла совет подруги. К моей большой досаде мне стало казаться, что он гораздо лучше Никиты, и вообще лучше всех мужчин, которые мне попадались в жизни. С чего я это взяла? Это уж точно не интуиция. У нас в роду ее ни у кого нет.
— Ладно, Леонова, хватит о грустном, пойдем пить чай. Борща хочешь? Нет? А водку? — предложила Марина.
— В час ночи? Нет. Давай лучше чай. Только руки помою.
— В ванную не ходи, там у меня рыба плавает.
— Кто плавает? — не поверила я и сразу побежала в ванную комнату.
В белоснежной сияющей ванне была налита вода, и в этой воде плескались три большие живые рыбины. Чувствовали они себя хорошо, шевелили хвостами и жабрами, и медленно двигались туда-сюда. На полочке, где раньше находились шампунь, мыло и зубные щетки, стояла объемная банка с червями. Марина заглянула в ванную вслед за мной, ожидая комментариев, которые не замедлили последовать. Когда мне еще удастся поиронизировать, а тут такой шикарный повод.
— Марина, не люблю давать советы, но мне кажется, что проще завести аквариум. Он и места меньше занимает, и рыбки там не такие большие, и помыться есть где. Я права?
— А то! Помыться очень хочется. Рыба в ванной уже третий день плавает. Моемся в тазике. Терпим такие неудобства, и ради чего? Из-за Ксюши, — подруга тяжело вздохнула.
— Не поняла, причем здесь Ксюша?
— Притом. Олег купил живую рыбу, я хотела ее на ужин пожарить, а тут не вовремя прибегает с прогулки дочь, и как начнет реветь: не позволю убить рыбок.
На Ксюшу это похоже, она просто обожает всякую живность. Она как-то высыпала в Яузу целую банку черной икры. Сказала, что мальки должны развиваться в естественных условиях. После этого ее стали караулить, так что во второй раз в Яузу полетела всего лишь открытая банка кильки. Килька смотрела на девочку круглыми глазами, и есть ее Ксюша не смогла. Она вообще была вегетарианкой.
Я покачала головой и вздохнула, жалея Марину.
— Но ведь рыба все равно умрет, — с сожалением сказала я.
— Неужели ты думаешь, что мы Ксюше этого не говорили? Она ее потом хоронить собирается. С почестями.
— Вот, беда. Поехали ко мне, помоешься спокойно в моей ванной.
— Издеваешься? Она у тебя дырявая!
— Уже нет. Я ее пластилином замазала и краской закрасила. И еще под ванной тазик стоит, на всякий случай.
— Нет, спасибо, я уж как-нибудь дома с рыбой.
Мы еще немного полюбовались рыбой и пошли пить чай.
— Свекровь, гнида, сейчас, наверно, у Олега требует норковую шубу. — Не могла успокоиться Марина. — Хочу, говорит, шубу «черный бриллиант»! Олег ей что, родит эту шубу?! У нас ребенку на зиму сапоги нужны, Ксюша растет, как на дрожжах, вся одежда ей мала,
Мне пришлось посмотреть семейный альбом, сравнить фотографии Олега в детстве и сейчас. Марина еще долго рассказывала про ненужную рыбу в ванной, дочь, мужа и свекровь. Мне было не очень интересно, я уже половину из этого слышала раз восемь или больше. И еще столько же раз выслушаю, если мы не поссоримся, а это вряд ли.
Глава 3
Через три дня хоронили профессора Леонида Борисовича Кросова. На кладбище толпился народ. Вся наша кафедра прибыла в полном составе, отложив все дела, перенеся консультации и экзамены на другое время, или проведя все это в быстром темпе и нарушив тем самым учебный процесс. Но студенты были на нас не в обиде, потому что им поставили хорошие оценки, чтобы не жаловались в ректорат.
Группе студентов, у которых должен был принимать экзамен профессор, но не успел по причине своей смерти, наш декан лично поставил отличные оценки, они все радовались, а остальные студенты завидовали и мрачно разглядывали в коридорах пока еще живых преподавателей. Когда студенты стали интересоваться, не помрет ли еще кто-нибудь из преподов на этой сессии, студенческий совет провел массовую воспитательную беседу о вежливости и уважении к старшим. Представители студенческого совета, кстати, тоже были на похоронах, стояли в отдалении с красными гвоздиками. Приехали люди и из других университетов, ведь профессор работал у нас всего два года, а до этого преподавал в других вузах.
Рядом с деканом нашего факультета стоял и делал грустное лицо заведующий окружным архивом Сыченюк, без которого последние полтора года (а именно столько времени он занимал свой пост) не обходилось ни одно мероприятие в университете. Многие преподаватели с факультета ходили в архив порыться в документах, но я там ни разу не была. Сыченюка на кафедре хвалили, он всегда рад был помочь профессорам найти нужную бумажку и поговорить по душам. Внешность у него была самая добродушная и располагающая к себе, весь такой простой и доступный для общения.
Из родственников Кросова на похоронах находился его единственный племянник, ради такого случая в срочном порядке прилетевший из Мурманска. По его радостному виду всем было понятно, что его потрясла не смерть дяди, а полученная в наследство квартира. Несмотря на это он с несуществующими слезами на глазах, которые изо всех сил пытался изобразить, взывал к небу и к правоохранительным органам, с просьбой бросить все силы на поиски убийцы. По нашему общему мнению, скорбь племяннику не удалась. Актерских курсов он, сразу видно, не кончал. Я их тоже не окончила, меня хватило всего на год, но инструкции режиссера о том, что надо сделать, чтобы заплакать на сцене, я помнила четко. Для этого надо было начать себя жалеть. Жалеть себя у племянника, видимо не получалось, и думать он мог только об одном лишь наследстве, а тут не жалеть себя, а радоваться надо, что он и делал. Свою речь он умудрился составить из одних банальных выражений, типа: «Даже погода скорбит о нашей потере», хотя дождя не было уже недели две.