Почти последняя любовь
Шрифт:
Солнце жарило одним в спины, другим в глаза. Николь в модных, круглых очках на пол-лица смотрела с третьего ряда. Вот верхнюю подачу, подпрыгнув на полметра, взял ее бывший любовник Пьер. Вот прикрикнул на своих капитан советских. Голос полоснул бритвой весь стадион. Потом вытер футболкой лоб, оголив полоску идеального живота. С темными волосиками, жеманно уходящими под красные шорты. Николь сняла очки. Протерла ладонью вспотевшие стекла…
Первая партия со счетом 14:13 почти иссякла, как вдогонку за мячом неудачно упал игрок УССР. Застонал. Вывернутая нога отъехала в сторону. Капитан бросился к нему, умело щупая суставы. С напряженным лицом спрашивал: «Болит? А так? Пошевели пальцами…»
В следующей партии играли шесть французов против пятерых. Больше никто не сидел. И никто не болел. Даже солнце стояло босиком, без привычных кед. Каждый проживал игру, как самую важную часть жизни. Размахивая руками, ощущал шероховатость мяча. Трогал скорость.
Из столовой красноречиво пахло ужином. Над полем боялись перелетать бабочки. Весь лагерь следил за последней подачей сборной УССР. Капитан как бы нехотя поднял руку с глубокой чувственной подмышкой. Отправил мяч вперед. Николь держалась за сердце. Наверное, не рассчитал силу. Он не перелетит. Слишком низко. На той стороне расслабились. Обмякли. Все равно победа… Мяч перелетел над самой сеткой и, не черкнув ее, упал в пыль. Теплую и по-летнему пышную. Под самым носом французов. Трибуны встали, обнимая друг друга. Ничья…
Игроки в своих мокрых майках жали руки. Незаметно сканировали яркие женские пятна. Наконец-то осилили имена. Обнявшись, направлялись в душ. За ними шли глаза Николь. Вернее за тем парнем, самым главным. Пока дверь на огромной пружине не стала на свое, насиженное место.
Болельщики тоже нехотя расходились, поднимая примятую траву. Сыпались приглашения на танцы.
Наконец-то стали вылетать из нор сонные комары, с припухшими глазами. Из окон столовой стучали посудой. Накрывали сытный ужин. Гречневая каша и тефтели с круглым рисом. Салат из старого редиса, похожего на дерево, лука и пожелтевшего огурца. Двойные толстые куски хлеба и сливовый кисель с комками. Николь сморщила носик. Вчера решила на ужин не ходить. Но только что все изменилось. Она посидит в душной столовой, провоняется зажаркой или подгорелым молоком. Она постарается не смотреть на дурацкие плакаты, типа «У нас, как водится повсюду – поел и убери посуду», на кое-как сервированные столы и слоновьи порции. На нарезанную желтую бумагу в грубых стаканах в качестве салфеток.
Она просто издали посмотрит на него, шелестя красивыми глазами. Понаблюдает, как он ест, низко наклонив голову, как смеется, немного стесняясь, с кем разговаривает. Определит его слабое место…
О красном вечере задумалась дорога,
Кусты рябин туманней глубины,
Изба-старуха челюстью порога
Жует пахучий мякиш тишины…
С. Есенин
Вечер, как надувной шар, падал за горизонт. Георгий сидел на веранде, обвитой винным виноградом, и читал учебник по фармакологии. Кое-где солнце острым лучом пробило ягоды. Надорванные, они истекали слюной. Листья липы от жары вывернулись наизнанку. Так и висели навыворот. Перепачканные медом осы теснились под вечно не закрытым краном.
Со стороны танцплощадки уже пел Мулерман. Нарядные девушки в коротких юбках бежали, толкаясь феромонами. Поглядывали с интересом в его сторону подведенными черным глазами. Нежно краснели. Кто-то курил. Чайные розы, вдохнув дым, стали прогоркло
– Ты идешь на танцы? – в двух шагах стояли сильно надушенные друзья. Волосы аккуратно причесаны мокрой расческой.
– Не хочу, идите без меня.
Они потоптались для приличия, нетерпеливо поглядывая на часы. Не уговаривали.
Он сидел, закинув ногу на ногу, прижимаясь чистой кожей к джинсам. По остывшему дощатому полу ползали длинноногие муравьи, забиваясь спать в щели. После душа опять хотелось есть. Но потом забыл о еде, потому что было очень интересно понять, как действуют лекарственные средства на периферическую нервную систему. Он как раз разбирался в М-холинорецепторах и альфа– и бета-адренорецепторах.
За границами домика пахло праздником… Молодостью… Чувствами. На секунду, подняв голову от учебника, прислушался. Эдуард Хиль пел про опоздавшую электричку. Сглотнув, он снова опустил глаза, где как раз были Н1 и Н2 – гистаминовые, дофаминовые, серотониновые. Шептались страницы на своей терминологии. Георгий понимал этот медицинский язык лучше русского. И любил больше русского.
Вечер выравнивался. Птицы, между песней, поглядывали друг на друга. За левым ухом попискивал носатый комар. Тоже до ужаса голодный. Все остановилось на полушаге и медленно засыпало. Он потихоньку стал разбираться в эффектах адреналина и ацетилхолина. Хотя фармакология только с третьего курса. И до нее еще хороших три недели. Но он никогда не шел строем. Всегда на пару шагов впереди колонны.
Где-то, на другой стороне земли, друзья отплясывали под «Черного кота» Тамары Миансаровой. Он отвлекся только на припев. Смотрел в сторону заката. От солнца торчала макушка. Оранжевый хвостик, стянутый аптекарской резинкой. Но потом снова принялся за изучение рецепторов.
Книга на коленях тяжелела. Старая, с торчащими нитками на затылке. Купленная на стипендию у букиниста. Скоро будет невозможно читать. Воздух быстро серел и терял температуру. Слабо шевелились листья, выбирая удобную позу. На глазах закрывались лекарственные ромашки, и запахло чем-то незнакомым. Чужим…
Метрах в пяти стояла девушка. Тоненькая. Волосы подняты во французский пучок. Смело смотрела большими глазами. Слишком смело. Даже сквозь седеющий воздух.
– Привет.
Она что-то ответила, журча в носовую пазуху. Француженка. Георгий на странном английском спросил, как ее зовут. Она на свободном английском ответила, что Николь. Жестом пригласил присесть на простую грубоватую лавочку. Она отрицательно махнула головой и протянула руку. Книга перестала быть главной.
Небо закрыло глаза и зевнуло. Возвращались домой самолеты из вечерних рейсов. Темнели кусты декоративной акации. Ровные дорожки стали черными. Николь держала его руку в своих ухоженных ладонях. Вела к себе. Он безропотно шел, слегка поднимая брови. Сосны, как лошади, спали стоя. Чуть дальше высоко цвели лопухи. Попадавшие под ноги шишки трещали. Они встречали опоздавших на танцы. Кто– то, в потемках, играл в настольный теннис.
В ее номере были разбросаны вещи. Он тогда на это не обратил внимание. Еще не знал, что это называется французским шармом. Изо рта чемодана свисал непроглоченный чулок. На столе крошки табака, хлеба, кофе…
– Садись, – показала глазами на кровать, не заправленную еще с утра.
У Георгия вспотела спина. Он сел, не сгибая колени. А Николь стала раздеваться. Очень долго. Настолько, что его джинсы оказались на сотню размеров меньше. Из чего-то маленького и кружевного – появилась грудь. Загорелая и очень соблазнительная. А потом из трусиков все абсолютно гладкое. Он впервые видел все так откровенно. Без вороха курчавых жестких волос, которыми можно порезать уздечку. Встал и расстегнул ремень. Николь часто задышала…