Почти счастливые женщины
Шрифт:
В школу она не ходила. После занятий приходила классная, уговаривала пойти в школу, говорила, что так будет легче, да и вообще надо учиться и жить дальше, жизнь, она ведь продолжается.
Аля не слушала, затыкала уши, отворачивалась и мертвым голосом, монотонно, обещала прийти завтра, точно зная, что не придет.
Через два дня явились женщины из опеки, уже знакомая Але инспекторша с башней на голове и в фиолетовом костюме и еще одна, молчаливая, хмурая, болезненного вида, с очень бледным, словно сырое тесто,
Фиолетовая дама радостно доложила, что московская бабушка отозвалась.
– Ты даже не понимаешь, Аля, какое это счастье! Бабушка обещала приехать сюда через пару дней. Поедешь в Москву, счастливица! Эх, меня бы кто в столицу забрал! – пошутила она, но, поймав взгляд девочки, быстро умолкла. – А пока, Алечка, детка, придется в приют!
Весь разговор Лена стояла, молча прислонившись спиной к печке. На фиолетовую смотрела с ненавистью. Потом процедила:
– Пока я здесь с ней поживу. Здесь, дома. – И вышла в сени.
Фиолетовая, кажется, растерялась. Но странное дело – не возразила.
Московская бабушка действительно появилась через три дня. Рядом с ней радостно щебетала разрумянившаяся фиолетовая инспекторша.
– Девочка замечательная! – тараторила фиолетовая в сенях. – Вам очень повезло! Скромная, тихая, прилежная. Учится на «отлично», успевает по всем предметам, без исключения, поет в школьном хоре, записана в библиотеку. Опрятная и спокойная, не очень контактная, но вполне дружелюбная. Знаете, ведь ей тоже досталось! Не дай бог, как досталось! Ну, вы понимаете.
Аля сидела на аккуратно заправленной кровати у себя в комнате и глядела в стену, удивляясь собственному безразличию. Накануне фиолетовая инспекторша уговаривала ее надеть самое нарядное платье, повязать белые банты, чтобы произвести на московскую бабушку впечатление.
– Ты должна ей понравиться, – говорила она. – По одежке, как говорится, встречают! Ну и вообще. Будь начеку. Ведь в Москву едешь, Алечка! Хватит тебе тут с этой Леной, тупой деревенщиной, жить.
И платье, и белые банты Аля проигнорировала. Сидела в своем домашнем застиранном сереньком байковом платьице.
Дверь отворилась, и раздался сладкий голос инспекторши:
– Алечка, детка! Посмотри, кто за тобой приехал!
Аля медленно повернула голову и увидела худощавую пожилую даму с гладко причесанными темными волосами и ярко накрашенными губами. В ушах у нее были длинные серьги, пальцы унизаны кольцами. На тонких, иссохших запястьях позвякивали браслеты. Одета она была в строгий, но очень красивый костюм из синего джерси. Из-под пиджака виднелась красивая, яркая полосатая блузка. По комнате поплыл запах французских духов.
Дама стояла в проеме и пристально, с прищуром разглядывала девочку. Под ее строгим взглядом Але стало неловко.
– Ну здравствуй, Алевтина! –
В Москву они уехали через три дня. Новая опекунша подписала бумаги – а их было море, – потом забрали документы из старой школы и собрали нехитрые Алины вещи.
Софья Павловна приговаривала:
– Господи, ну какое же старье! Куда это в Москву, Аля?
Аля хватала небрежно отброшенные вещи и принималась рыдать.
– Это мама купила, – кричала она. – А это мне подарила бабушка!
Софья Павловна смотрела на нее с сожалением. Именно так – не с жалостью, а с сожалением.
– Хорошо, – наконец сказала она. – Бери что хочешь. Набивай чемодан. Только зря, поверь. В Москве такое не носят. А все, что тебе нужно, я в состоянии купить.
Накануне отъезда поднялся страшный, пронизывающий ветер и началась густая метель.
Аля собиралась на кладбище, попрощаться с мамой и бабушкой. Софья Павловна, зябко ежась и кутаясь в платок, идти отказалась.
– Да и тебя не пущу! – решительно заявила она. – Глянь в окно. Ты что, сошла с ума?
Девочка упрямо надевала рейтузы.
– Я не пойду, – ровным голосом повторила Софья Павловна, – и тебе не советую! Ну раз уж ты такая ослица, иди с этой, твоей… письмоношей! Ну теткой этой странной, в кирзе и в ватнике. А одну я тебя не пущу, ты меня слышишь?
Аля молча натягивала валенки.
– Алевтина! – Софья Павловна вышла в сени и пыхнула голубоватым дымом. – Ты что, оглохла?
– Слышу, – тихо ответила девочка. – Я не глухая. А за Леной зайду. Она тут, рядом, через три дома.
– Не дерзи, Аля, – посоветовала Софья Павловна. – Ни к чему нам ссориться. Поверь, ни к чему.
Ничего не ответив, Аля выскочила на улицу. Сердце стучало от ярости. «Никогда ее не полюблю, никогда! Потому что я ее ненавижу!»
Три часа дня, а серо, темно. Небо низкое, тяжелое, вот-вот рухнет на голову. Ветер воет страшно, по-шакальи. Густой снег метет в лицо, залепляет глаза, нос и рот. Дышать трудно, слезы из глаз.
Добрела до Лениного дома, постучала в окно. Та выглянула, удивилась, выскочила на крыльцо. Испугалась:
– Как на кладбище? Сейчас? Ты что, девка? Как дойдем-то? А там? Как проберемся?
– Тогда я одна, – твердо сказала Аля и развернулась в сторону калитки.
– Погоди ты, чокнутая! – выкрикнула Лена и через минуту догнала Алю на улице.
Кое-как добрались. Наломали еловых веток, положили на могилу. Аля не плакала – слезы закончились. Их и так было много. Может, все выплакала? Да и слова тоже… закончились. Хотела прошептать что-то, а горло словно заледенело, будто туда засунули кусок острого, колкого льда.