Почти замужняя женщина к середине ночи

Тосс Анатолий

Кстати, Нобель, если кто еще не знает, изобрел динамит. И он, кстати, подозревал, что его жена трахается с математиком, и потому математическому миру отомстил, обойдя его своей существенной денежной премией.

Илюхе же было тем временем не до Нобеля, он двинулся на девушку, как специалист по этрусским скриптам надвигается на древний пергамент. Он просто втиснулся в нее, пытаясь отыскать в ней что-то, что видел издалека, – хоть какую-нибудь различимую буковку, строчечку, хоть слева направо, хоть справа налево.

Он ведь был близорук, старик

БелоБородов, и каждый раз сам убеждался в этом. Я даже предлагал ему таскать с собой собаку-поводыря, чтобы она уменьшала количество разочарований в его жизни. Но он к животному миру был отчасти равнодушен.

Я уже чувствовал, как он незаметно дерга-ет меня за рукав, в очередной раз обнаружив, какое предательство над ним учинили его пригодные только для непосредственного контакта окуляры. Говоря своим дерганьем, мол, отходим, но дисциплинированно, сохраняя ряды.

Но куда я теперь пойду, когда полдела уже сделано? Конечно же, ни со мной, ни с Илюхой, ни даже с Инфантом ее судьба скорее всего не свяжется. Но пусть будет. Товарищей у нас несчитано, может, она слюбится кому-то, да, глядишь, и счастье ему, вот так, невзначай, в жизни устроит.

– Правда, вы директор базы? – она перевела взгляд на Илюху.

– Ага, – ответил он, но как-то угрюмо. – Базы… военно-морской… стратегической. Главный директор.

Мы все засмеялись, в смысле, я и девушка, короче, все, кроме Б.Бородова. Я же говорю, он прямо на глазах недружелюбным каким-то делался. Я пробежал мельком по ее фигуре сверху вниз, снизу вверх – не все же на лицо смотреть, с него ведь, как известно, не пить. В принципе, если его не считать, она вполне могла оказаться ничего. Хотя до конца разобраться в деталях фигуры из-за длинной, свободной, плотной вязки кофточки было сложно.

– Илья Вадимыч, – повернулся я к лжетряпичному магнату, – как ты полагаешь, вот то платье от «Шанели», да-да, то, что я видел вчера на базе, желтое с красным, оно, думаю, вполне подойдет для… – тут я выдержал паузу, ожидая подсказки. И подсказка последовала.

– Лена, – отозвалась Лена.

– Да, да, Леночке по фигурке. – И так как псевдовладелец шмоточных закромов неуверенно промолчал, я добавил: – Знаете что, Леночка, вы не расстегнете свою кофточку, мне надо вас взглядом обмерить для «Шанели».

– Подумаешь, шинели, – мрачно вставил Илюха. – У нас на базе все шинели носят. Особенно зимой.

Я забеспокоился, что прямо сейчас Леночка разоблачит нашу полную бутиковую несостоятельность. Но она, видимо, не различила незначительного сбоя в транскрипции. Или сделала вид?

Она помялась, потопталась с ноги на ногу, но пальчики ее сами по себе, даже как бы нехотя, заскользили по застежкам. Так сезам и открылся распахнутыми полами кофточки.

Ну что сказать? Не оправдал он нашего ожидания, этот сезам. Хотя мы в любом случае ничего такого особенного от него и не ожидали.

– Леночка… – начал было я.

Но тут до моего слуха донесся странно знакомый голос. Пусть издалека,

пусть едва-едва, но он поднимал из моей памяти целые звуковые пласты, резал их напополам, кромсал на куски. В его интонациях слышались твердость и властность, но в то же время и природная неуверенность, сомнение.

– Лежать! – раздавалось сквозь толпу.

– Лежать! – повторилось, невзирая на посторонние для нас звуки музыки.

И здесь я, наконец-то, узнал его. Ну конечно же, это был Инфант. Кто же еще? Может, он снова зачудил, а может…

Тут пестрая картинка распахнулась перед моими глазами. А что, если кто-то покусился на наш портфель и Инфант, обезвредив преступника, прижал его к гладкому полу? И приказывает теперь «лежать» до нашего подхода. Может быть, нам надо срочно бежать туда на помощь?

– Сидеть! – послышалось теперь из полумрака.

– Сидеть! – повторилось сквозь строй случайных голосов.

Зачем он приказывает преступнику сесть, если тот уже лежит? – снова подумал я. Нет, тут что-то не то, надо поспешить, разобраться. Если не с преступником, то с Инфантом.

И потому я поспешил и протянул девушке приготовленный блокнотик с ручкой.

– Леночка, запишите телефончик, – попросил я девушку. – Я вам позвоню, и насчет «Шанели» тоже.

На Леночкины губки вспорхнула довольная улыбка, а сама Леночка с радостью заскрипела пером.

– Вот и чудненько, – поблагодарил я, принимая назад блокнотик и отдаляясь, утаскиваемый Б.Бородовым, уже проталкивающим плечом путь через густую толпу.

– Какой стыд! – сказал я Илюхе, не в силах сдержать мизантропскую мысль. – Как обидно все же, Б.Б.! Чистая, невинная девушка, и на тебе, ради какой-то пошлой «Гучи»… Глядишь, ради «Версаче» еще и не на то пойдет. А где же любовь, старик? Страсть?

– Дурачок ты, Розик, – нежно отозвался мой поводырь. – Ты думаешь, это ты ее выписал? Это она тебя выписала, как мальчика выписала. А ты, как мальчик, скушал, не заметив. Может, ты закоченевший в развитии мальчик, а? Фоссел археологический, одном словом. Вообще, чего ты меня к ней потащил?

Я хотел было возразить и посоветовать ему таскать с собой, ну, если не морской, то хотя бы театральный бинокль. Я уже даже придумал, как построить фразу.

«Знаешь, старикашка, – сказал бы я. – Жизнь, она, как известно, театр. Но твое место, к сожалению, не в партере. Поэтому почему бы тебе не…» Ну в общем – все те же театральные реминисценции.

Но я не стал говорить, мне не хотелось говорить, мне стало тяжело на душе. Тяжестью давила простая мысль о женской пресловутой меркантильности. Которая, в свою очередь, заканчивалась словами: «А может, он прав и я в самом деле замороженный мальчик?»

Я толкнул кого-то плечом. То есть плечом я толкал каждого, через кого протискивался, но здесь оглянулся. Она была непривычно хороша и непривычно незнакома.

– Я замороженный мальчик, – сказал я ей, и она посмотрела на меня с интересом. Видимо, не часто слышала подобные откровения.