Почтовый ящик
Шрифт:
– Но Николай Александрович не так говорил…
– Николай Александрович, возможно, не в курсе дела. А я вам опять повторяю: вы не можете поднимать вопрос о жилье, вы еще года у нас не работаете.
– Зато наш семейный стаж больше тридцати лет, – попытался отгрести в эту сторону Сережа.
– Как это «семейный»? – спросил председатель, не дочитавший заявление до конца.
– Андрей Прокофьевич Борисов – мой тесть, дочь его, моя жена, у нас работает. Вот так, семейный.
– Вот что, вы идите, работайте. А мы тут разберемся, – взял себе отсрочку председатель.
После беседы с председателем профкома
– Слушай, Андрей, тут ко мне зять твой приходил. Купол ему гарантийное письмо на комнату пообещал. Что там у вас такое?
– Да все нормально, ты-то сам как к этому относишься?
– Да парень, мне показалось, наглый. Купол ему насочинял, как всегда, и ему теперь море по колено.
– Нет, нет, парень хороший.
– Так что, подписывать?
– Понимаешь, нас теперь четверо, скоро будет пятеро, тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить. Тесновато в двухкомнатной, – сказал хитрый Прокофьич.
– Так что ж вы не так делаете? – покровительственно раскатился председатель. – Мне ли тебя учить? Собирай бумаги и подавай на улучшение. Ведь новый дом в следующем году сдаем. Там трехкомнатные квартиры по семьдесят пять метров общей площади. Красота!
– А есть шансы? – с надлежащим сомнением в голосе спросил Андрей Прокофьевич.
– Если сейчас гарантийное письмо не давать, то есть, конечно, – пообещал председатель.
– Спасибо, – придал голосу ликующие нотки Прокофьич.
– Значит, так сделаем. Я сейчас письмо это тормозну, а дальше по плану, – удовлетворенно завершил интригу председатель.
В следующий раз Главный принимал Сережу не один, а вдвоем с председателем профкома. Они сидели за огромным столом и с высоты своего величия, из кабинетного далека созерцали, как Сережа плетется от дверей, с каждым шагом сникая и убеждаясь в безнадежности своего дела. Никаких рукопожатий на этот раз не было. Председатель, правда, молчал, говорил только Купол.
– Понимаете, вы ведь только пришли на предприятие. Вы сколько получаете? Сто десять? Вот видите, вы по зарплате еще даже не инженер, а старший техник, – свысока, совсем не так, как в первый раз, говорил Главный. – Поработайте, проявите себя. Тогда и будем говорить серьезно. Что комната? Квартиру вам предоставим!
И так далее в том же роде. Сережа все-таки выпросил ходатайство в исполком о предоставлении комнаты. Но самой главной фразы о гарантированном возврате в нем не было. Сережа побегал с этим ходатайством по разным этажам горисполкома и понял, что впечатления на городских руководителей письмо без гарантии не производит.
Глава 11
– Слушай, Тань, – сказал Сережа жене после ужина. – А ты можешь написать для меня стихотворение прикладного значения?
– Как это? – внутренне напряглась Татьяна. Разговор о поэзии с неприобщенными, к которым относился Сергей, мог скрывать подвох.
– Понимаешь, у нас у одного мужика шестидесятилетие, хотелось бы от нашей лаборатории стихотворное поздравление ему преподнести, – пояснил Сережа.
– Что надо отразить? – спросила поэтесса.
«И где Танька берет такие обороты?» – подумал Сережа, привычно сожалея, что обратился к жене – все равно толку не будет. Но раз сам ввязался в разговор, нужно отвечать.
– Ну, как… Фамилия его Хорунжий.
– Я не могу все это описать, это меня не вдохновляет, – сказала Таня.
– Да нет… Я же рассказываю, что он за человек, – довольно вяло стал объяснять Сережа. – Описывать в стихах это не надо. Может быть, фамилию его обыграть, ведь «хорунжий» – это воинское звание в казачьих войсках…
– Ладно, я, конечно, подумаю, но ничего не могу тебе обещать…
Но Сережа уже не рассчитывал на жену. Во время разговора, пока объяснял Татьяне, что к чему, сам начал сочинять. Не Бог весть что, несколько поздравительных строчек… Что-то вроде:
Будь вы хорунжий, будь вы есаул,Вас крепко любим, без чинов и званий!Вы сами милы нам, отнюдь не ваш отгул.В ваш славный юбилей мы вместе с вами!Таня так ничего и не написала, а это пошло за милую душу.
Но, бывало, Татьяна создавала стихи по заказу отца. В окружении Андрея Прокофьевича часто случались события, достойные стихотворного адреса: юбилеи, награждения и выходы на пенсию. Прокофьич просил Таню о помощи, и она иногда помогала, сочиняла несколько строчек, отличающихся от обычных «поздравляем-желаем». Правда, Прокофьич сам их потом переделывал, часто до неузнаваемости. Однако всем, и юбиляру тоже, обязательно рассказывал, что стихотворение написано дочерью.
В семье Таня почиталась как литератор, и сама про себя думала, что она поэтесса. Поддерживалась ее внутрисемейная литературная репутация тем, что Таня посещала собрания литературного кружка при городской газете. Кружок назывался «ЛиК», то есть литературный клуб, и Таня говорила, что она – член литературного объединения. Раньше при газете был кружок рабкоров, потом появился молодой энергичный журналист, который расширил сферу деятельности кружка, придумал название, согласовал, где надо, и получился клуб. В «ЛиК» ходила разнообразная пишущая братия – и те, кто в прозе гневно обличал нечестных продавцов, и те, кто писал о любви в стихах, и те, кто составлял историю города, записывал байки местных стариков, которые участвовали в строительстве города и запомнили что-нибудь интересное. Литераторы собирались, пили чай, рассказывали каждый о своем. Сначала, правда, уровень был низковат, друг друга слушали плохо, членам клуба не хватало интеллигентности, единства интересов не было. Журналист это понял и пригласил в «ЛиК» Михаила Кузьмича, учителя из школы. Все его так и звали – Учитель.