Под белой мантией
Шрифт:
Одевались все просто. В повседневности носили домотканую грубую одежду из льна, на ногах — ичиги или чирки. В праздники и на вечеринки надевали платье из фабричного материала, ботинки и сапоги, но последние берегли, чтобы их надолго хватило. Покупка какой-то обновы в магазине была для семьи событием.
Я описываю это здесь, хоть и кратко, потому, что нынешняя молодёжь плохо представляет себе, как строго жили наши отцы и деды, как много работали, какой самодисциплине подчинялись, в чём видели свой крестьянский долг. Хочу вновь подчеркнуть: в Чугуеве я никогда не встречал спиртных возлияний
Такие мысли приходили мне в голову, когда я молча бродил по опустевшей деревне.
Мы переправились через Лену, чтобы побывать на развалинах мельницы «Бабошиха», которую основал мой прадед. Ложбина уже заросла осокой, речка обмелела, но по-прежнему бежит через мельницу, как и сто лет назад.
К вечеру вернулись в Алексеевский затон. Мне надо было навестить племянника Петра Ильича Бабошина, работающего там уже много лет. Я думал, проведу у него часок, и поедем в Киренск.
Но не тут-то было.
— Если вы не останетесь ночевать, не сходите в нашу баню, то нам — хоть беги из Алексеевки. Соседи засмеют, скажут, что или родной дядя зазнался, или, дескать, плохо принял гостей.
В самом деле, соседи из близлежащих дворов с любопытством смотрели на нас, а супруга Петра даже прослезилась, когда услыхала, что мы сегодня же уезжаем. Как мне потом рассказал племянник, она сбегала на кладбище к родителям, поплакала и пожаловалась, что мы загордились. Таков у нас обычай.
Пришлось заночевать. И мы не пожалели об этом. Была белая ночь, белее, чем в Ленинграде. Над Леной в 11 часов вечера зависло яркое солнце. Улица прямиком уходила в тайгу.
— Какая красота! — не уставала восхищаться жена. И в самом деле, ни с чем нельзя сравнить красавицу Лену, окаймлённую тайгой, и белые ночи, которые тут почему-то никто не встречает и не провожает, как у нас на Неве.
Домик Петра на высоком берегу. Мы долго сидели на лавочке возле калитки и как зачарованные смотрели вокруг.
Затем сходили в маленькую баню размером всего три на четыре метра, но со всеми атрибутами, в том числе с прекрасной парилкой. Баня — обязательный элемент каждой русской семьи, живущей в этих местах.
После бани за чаем вспоминали близких, ушедших от нас навсегда или рассеянных по Союзу. Около двух часов ночи стало быстро светать, и вскоре снова выкатило солнце. Перед сном ещё раз вышли на берег полюбоваться природой.
Я не мог не посетить киренскую больницу, где проработал четыре года и где, по существу, приобщился к хирургии.
Больница, до боли знакомая, показалась мне только несколько запущенной. Может быть, потому, что в ней не производились крупные современные операции, которые, как известно, требуют неукоснительного соблюдения правил гигиены.
Разросся и сад, когда-то любовно посаженный руками всего персонала. Деревья сделались большие, и было приятно ощущать их прохладу в летний день.
Я приехал сюда на должность межрайонного хирурга, имея четырёхлетний врачебный стаж и почти двухлетний хирургический. Всё,
Здание больницы в плачевном состоянии; в щелях брёвен, в скудной мебели — клопы. Поднял, кого смог, по тревоге, как на фронте. Помещения оштукатурили, побелили, продезинфицировали. Обзавелись кроватями со специальными спинками, табуретками. Я уже рассказывал, как добился того, чтобы мне изготовили операционный стол и другое нужное оборудование.
Благодаря тому, что со мной приехала моя первая жена, Вера Михайловна, акушер-гинеколог, ассистент и верный помощник в делах, я считал, что с кадрами врачей проблемы нет. Позднее, года через два-три, нам прислали ещё одного врача. А вот в сёстрах мы очень нуждались. В основном набирали девушек, окончивших трёхмесячные курсы Красного Креста.
Мне удалось уговорить поработать в родильном отделении пожилую, уже ушедшую было на отдых акушерку Лукерью Гавриловну. Каким-то чудом занесённая в наши края, с полным сестринским образованием, воспитанная в лучших традициях русской медицины, она стала истинным приобретением для больницы.
Лукерья Гавриловна отличалась строгой добротой к людям, высоким человеческим достоинством. Она обладала ещё и природным даром — интуицией, которая подсказывала ей, как поступить в той или иной трудной ситуации. Несмотря на возраст, она с жадностью училась у Веры Михайловны, стажировавшейся два года в акушерской клинике Ленинграда, но со своей стороны и Вера Михайловна научилась у неё многим практическим приёмам. В результате у нас не было несчастных случаев при родах. Безукоризненная чистота и асептика, поддерживавшиеся Лукерьей Гавриловной, её знания и опыт, неизменная доброжелательность создавали добрую славу родильному отделению.
Муж нашей акушерки — Николай Константинович, хотя и был значительно старше жены, сохранил и бодрость, и энергию. Я упросил его занять должность завхоза и никогда не волновался за данный участок. Это при нём мы посадили сад. Это с его помощью организовали подсобное хозяйство, где трудились наши сотрудники, чтобы в то тяжёлое для страны время лучше кормить больных. Это его усилиями больница и поликлиника получили вместо одной четыре лошади, и мы смогли оперативнее реагировать на вызовы. А как быстро снималась усталость, если сядешь в санки, промчишься 10–15 километров по заснеженной дороге, подышишь морозным воздухом!
Оба супруга, благороднейшие и преданные общему делу, сохранились в памяти как живые. На таких людях стояла и стоять будет земля русская.
Не просто мне было «ставить» хирургию, потому что в Киренске не нашлось операционной сестры. Не от хорошей жизни я взял к себе молоденькую девушку Дусю Антипину с курсов Красного Креста. Она не имела никакого понятия об асептике и антисептике, не знала, как готовить, стерилизовать белье, шовный материал, инструменты, не знала их названий. А ведь сразу всему этому не научишь, тем более что деталей многих манипуляций я и сам не знал и не было у меня ни времени, ни возможности начинать с нею, что называется, с азов.