Под чистыми звездами. Советский рассказ 30-х годов
Шрифт:
Три дня, когда тут каждый час дорог. Час весну делает.
— Вот чертова баба, — ругается старик, перепрыгивая через трещины и проваливаясь по грудь в ледяную воду. — Ох, баба анафемская! Да коли бы ты дочкой моей была б аль снохой — я б…
К жилью Арсения он добирается из последних сил. Все мокро на нем. Он дрожит и от холода и от усталости, проклинает дорогу, бабу и себя за то, что связался с этими делами.
«Ишь, какие дела завелись в тундре: любовь, ревность. Сроду не было. И люди стали беспокойнее, и вёсны хуже, и вода холоднее — до костей пронизывает, да и
Но когда Арсений, исхудавший, обросший бородою, страшный, нетерпеливо бросается к нему навстречу и кричит: «Ну? Ну? Ну?», старик, стуча зубами от холода, первым делом отвечает ему:
— Принес, принес. Крепко целует. Дай отогреюсь, погоди, отойду…
Но прежде всего он отдает Арсению радиограмму, потому что душа у человека болит всегда сильнее, чем кости.
Арсений вырывает радиограмму из окоченевших рук старика и жадно читает.
— Ишь! Ишь ты! — бормочет он, весь расплываясь в улыбке. — Ишь! — сконфуженно хмыкает он. Вот уж душа и вылечена. А кости — что кости? Кости стариковские, привычные, — отошли и они. Снова можно в дорогу.
— Ты не уходи! Не уходи! — просит Арсений.
Нельзя человеку оставаться одному наедине с горем, но еще труднее — с долгожданной радостью. Теперь только бы говорить, говорить, рассказывать о жене, о том, как она любит его и он ее и как они чудесно жить будут…
— Ты не уходи, дядя Терень, золотой ты человек! — просит Арсений. — Теперь как раз нам выпить следует!
Но старик помнит о соседе, который тоже ждет, Тоже, поди, душой изболелся.
Надо идти. Надо идти.
Сосед стоит на высоком берегу и смотрит в залив. Над Енисеем — рев. С треском взламывается лед, льдины сталкиваются, со скрежетом переворачиваются, бьются; снежная пыль столбом стоит в воздухе.
«Теперь дядя Терень заливом не пойдет! — грустно думает сосед. — Теперь пойдет берегом, в обход. И ждать сегодня нечего».
В последний раз бросает он взгляд на ледоход и вдруг далеко-далеко в заливе замечает одинокую черную фигуру: она мечется среди льдин, прыгает. Сосед всматривается и с ужасом узнает дядю Тереня.
— Дядя Тере-ень! — кричит он испуганно. — Что это ты?
Но старик не слышит. Кругом грохот, рев, треск. Лед ползет из-под ног, прочные ледяные поля вдруг раскалываются в самом надежном месте и заливаются водой, Большая вода идет, большая сила идет, как с ней старику сладить?
— Вот проклятая баба! — ругается он, вспомнив жену Арсения, и мечется по льдине.
До берега еще далеко. А на берегу мечется сосед, невольно повторяя движения старика на льдине, всплескивает руками:
«Ах, беда какая! Что же теперь, а? Пропал старик!»
Вдруг он решается, бежит к лодке, сталкивает в воду, прыгает в нее и, отталкиваясь шестом от льдин, торопится на выручку. Лодка скользит среди ледохода, обломки льдин летят в нее со всех сторон.
— Э-эй! — кричит сосед. — Дядя Тере-ень!.. Подержись!.. Держи-и-ись!..
Старик замечает лодку.
— Ты зачел!? Заче-ем? — кричит он сердито. — Тебя раздавит, че-ерт!
— Ты держи-ись! —
И старик, ожесточенно сплюнув, прыгает на соседнюю льдину, а с нее на следующую, и еще на следующую, навстречу лодке.
Через полчаса оба шабра [9] на берегу. Оба мокрые с головы до ног, оба измучены.
— Приедет Настя… — говорит старик, — вот вода пройдет, она и приедет. — И отдает радиограмму.
Сосед, сконфузившись, читает. Дядя Терень глядит, как проносятся мимо льдины с отпечатками его шагов. Они несутся в море.
9
Шабер — сосед
— Это хорошо, что Настя приедет. А? Как думаешь? — конфузясь, спрашивает сосед. — Человеку без бабы никак невозможно жить.
— Это верно. — соглашается старик. — Такое уж дело, — и смотрит на ледоход.
Соседу вдруг становится стыдно за свою радость.
«Что ж это я, — все о себе да о Насте! Надо и старика спросить».
— Ну, а ты, дядя Терень, что из дому получил? Хорошие вести?
— Из дому, — смеется старик. — А у меня, мил друг, никакого дома нет.
— А родня?
— И родни нет. Бобыль. Как подорожник у межи, один… так-то!
— А кому же ты радиограмму посылал?
— Я? Никому.
— Так ходил ты зачем? — удивленно спрашивает сосед.
Но старик не отвечает.
Идет большая вода — это всего интереснее.
«Значит, поспел-таки!» — думает старик и снимает шапку, словно приветствуя большую воду.
1939
Сергей Владимирович Диковский
Сундук
Они познакомились под Ленинградом в 1925 году. Август Карлович Реймер и Санька Дроздов. Знаменитый мастер фирмы «Цойт» и семнадцатилетний ученик ФЗУ.
На бумажной фабрике в то время шел монтаж немецкой машины. Ее привезли в шестидесяти вагонах, ослепительную, громоздкую и многим еще непонятную. Август Карлович, без которого не обходилась ни одна сборка, ходил по цеху переполненный достоинством. Увидев Саньку, он бесцеремонно спросил:
— Ты откуда?
— Мы осинские, — сказал Санька, не зная, чему удивляться — двухэтажной машине или пестрым гетрам, натянутым на могучие икры баварца.
— Я не спрашиваю жительства… Где ты учен? Фэзэу? Ubersetze nicht! Я буду сам поясняйт.
Он взял ученика за плечо и медленно, точно диктуя, сказал:
— Фэзэу — это школа… Это — fassen, sehen, ubensich! [10] Понятно?
Дальше «васиздасов» Дроздов еще не ушел. Но молчать не хотелось.
— Ну, а как же! — сказал он поспешно. — Конечно, понятно. Честное слово, понятно!
10
Понимать, смотреть, упражняться!