Под горой Гедимина
Шрифт:
А потом взял своё письмо к маме и на оставленном для папы месте написал:
«Дорогая мама, это я опять пишу, а не папа. Потому что его вызвали в госпиталь. Его часто вызывают. Потому что служба, ничего не поделаешь, мама, приходится…»
Он просидел за письмами заполночь. И, когда наконец заснул, на столе под тусклой лампочкой осталось лежать два бумажных треугольника. Один: «Москва, Никитский бульвар, Н. Денисьевой» и другой: «Москва, улица Горького, Л. Незвановой».
Глава одиннадцатая
СТИХИ
Утром
— Галима!
Миша уже знал, что «галима» значит «можно», и толкнул дверь. Сеней не было, и он сразу же очутился в комнате. Онуте сидела с книгой у маленького, забранного частой решёткой оконца.
— Миколас! — обрадовалась она. — Заходи.
— Лабас, — сказал Миша.
— Лабас, — улыбнулась Онуте и кинулась наводить порядок: поправила одеяло, взбила подушку, убрала со стола консервную банку, вытерла цветастую клеёнку.
А Миша взял книгу, которую Онуте оставила на подоконнике, и принялся разбирать длинное, непонятное слово на переплёте:
— «Э — ле — мен — то — риус», — с трудом прочитал он и заглянул в книгу. — Это что? Букварь?
Онуте кивнула головой.
— А зачем букварь? — спросил Миша. — Разве ты читать не умеешь?
Онуте смутилась:
— Ни… умею… Только я позабыла… — Она стала ноготком скрести какое-то пятнышко на клеёнке. — Дядя Корней сказал: скоро школа откроется. И надо вспомнить, а то не примут.
— Примут! Всех принимают! — Миша стал перелистывать замусоленные страницы. — А стихи тут есть?
Онуте перестала царапать клеёнку:
— Какие… стихи?
— Всякие! Пушкина там… Маяковского. Стихи — это как песня, то же самое. Только надо не петь, а говорить. Вот сейчас, вот я тебе скажу какой-нибудь. — Он бросил букварь, встал в позу: — Вот это… песня, а можно как стихи. Слушай!
Он отставил ногу и начал:
Широка страна моя родная,Много в ней…Онуте притихла, пристально глядя на Мишу. Вдруг она протянула к нему руку:
— Погоди!.. Я знаю. Она тихонько запела:
Много в ней лесов, полей и рек.Я другой такой страны не знаю.Где так вольно дышит человек!Правильно?
— Правильно! — обрадовался Миша. — Видишь, ты знаешь!
Онуте застенчиво улыбалась:
— Это само… Это нечаянно вспомнилось.
Она задумалась. Сколько всего сразу вспомнилось ей, как только она услышала слова этой песни! Ей вспомнилось, как четыре года назад, когда она была маленькой, был большой праздник. На площади Катедры собралось много народу. Все пели эту песню. Папа и мама держали Онуте за руки и пели вместе со всеми.
А потом все выступали и говорили речи, и даже папа выступал. Он поднялся на трибуну и стал говорить:
«Драугай! Товарищи! Сегодня у нас большой праздник. Сегодня мы входим в дружную семью народов СССР. Теперь мы часть самого сильного в мире государства. Да здравствует Советская Литва! Да здравствует Советский Союз!»
И все кричалиг «Валио! Ура!» Онуте тоже кричала: «Валио!» — и махала изо всех сил красным флажком.
И всё пошло по-другому, по-новому. Под горой Гедимина открылся Дворец пионеров. На улице Каноников открылась школа. Онуте поступила туда. Учительница Альдина учила там читать и писать. А иногда читала стихи, и весь класс хором повторял их за ней… Какие ж это были стихи?.. Сейчас…
— Сейчас, — сказала Онуте вслух.
— Что — сейчас? — спросил Миша.
— Я вспомнила. В школе нам говорили стихи.
— Какие?
— Хорошие.
— Да ты слова скажи!
Онуте села за стол, опустила голову, крепко прижала к ушам кулаки и затихла. Миша молчал, чтобы ей не мешать. Онуте долго сидела так, с опущенной головой. Потом она подняла голову и стала смотреть на тёмный сводчатый потолок сторожки, словно хотела там вычитать забытые стихи. Миша не выдержал:
— Вспомнила?
— Сейчас…
Она встала и, глядя на решётчатое окошко, но будто не видя его, тихо, неуверенно начала:
Светит в небе красный стяг,Словно солнышко живое.Расступился тяжкий мракНад родимою Литвою…— Здорово! — закричал Миша, — Дальше!
— Погоди, Миколас!..
Онуте придержала Мишину руку, точно боялась, что он может неосторожным движением спугнуть слова, которые медленно оживали в её памяти:
Наша родина жива,Пали тяжкие оковы…Голос Онуте окреп, она читала всё громче и громче. Глаза у неё заблестели, бледное лицо покрылось румянцем.
Миша кинулся к ней, захлопал в ладоши:
— Молодец, Онуте, молодчина! Прямо как артистка. Вот это самое ты и будешь читать в воскресенье, в госпитале.
Онуте сразу побледнела:
— Где?
— В госпитале… Для раненых. Она покачала головой:
— Ни! Не буду!
Миша растерялся:
— Как — не буду? Почему — не буду? Нет, будешь, будешь! Папа просил. Сначала я буду, а потом ты, мы вместе…
Но Онуте упрямо повторяла:
— Ни, не буду. Я стесняюся.
Миша рассердился:
— Нет, будешь! Я в Москве сколько раз выступал.
— Так то в Москве. Кабы я из Москвы была…
Миша потерял терпение и махнул рукой:
— Всё равно. До воскресенья я тебя ещё уговорю. Я и папе скажу, что ты будешь, так и знай.