Под кровом Всевышнего

Соколова Наталья Николаевна

В сентябре месяце, когда Любочка начала ходить, мы начали жить в новом доме. Рабочие все уехали, кроме одного маляра, которого мы оставили доделывать мелкие работы. Очень интересный человек был этот пятидесятилетний Николай. Товарищи звали его «батя». Он носил бороду, длинные волосы, держался с достоинством. Он жил с нами месяца два, и мы с ним хорошо познакомились.

— Почему Вас батей зовут? — спросили мы.

— Да я в наших краях вместо священника, — отвечал Николай. — Крещу детей, отпеваю покойников, дома освящаю святой водой.

— Это почему же так? — спрашиваем его.

— Да закрыли у нас все церкви! А народ в Бога верует, зовёт меня, чтобы со мной помолиться. Я им и Библию почитаю, и молитвы спою... Так вот и не забываем мы Бога. Из дома в дом хожу, из деревни в деревню — всюду хожу, куда ни

позовут.

— Да вам бы священником быть!

— Но кто же мне сан даст? Для этого надо много знать, а я простой человек...

Да, в те 50-е годы хотя и было уже открыто несколько семинарий, но храмов по стране почти не было, народ постепенно погружался во тьму неверия. И никто не должен был знать, что в маленьких частных домиках ещё горели пред образами лампады, ещё нарождались дети — будущие пастыри русского народа. И мы знали несколько таких семей, мы общались с ними. Хоть редко, но раза два-три в год мы собирались семьями на праздники Святого Рождества, летом — во время отпусков. Дети наши должны были видеть, что не одни они христиане в безбожном государстве, что есть вера в Бога и в других семьях. Эти встречи с единомышленниками укрепляли веру, вселяли надежду, что ещё может возгореться огонь любви от слабых искр, скрытых до времени.

Часть III - ДЕТСТВО БУДУЩИХ ПАСТЫРЕЙ

Мальчики начинают служить

С 1955 года наша семья начала жить в построенном нами новом доме. Отец Владимир ежедневно чуть свет уезжал на службу в Л осинку, а я оставалась дома с четырьмя детьми и молоденькой няней Машей. Однако редко около меня было четверо моих малышей, обычно их было семь или восемь. Три племянника врывались к нам, как только приоткрывалась дверь в их старый дом. А там, в первой же проходной комнате, лежала моя старая свекровь, которой мы раза три в день приносили покушать. Малыши-племянники были ровесниками моим детям, никто из них ещё не ходил в школу. Они не были озорниками, всегда слушались с первого слова, всегда старались вести себя так, чтобы я их не прогоняла. Но четверо моих детей, сын шофёра Толя да трое племянников не могли соблюдать в доме желаемой тишины и порядка. Бывало, такой шум и возню поднимут, что голова кругом пойдёт. Мой отец Владимир не переносил шум. Скажет: «А ну-ка, идите к себе», — и сразу вместо восьми детей в доме останется четверо. Толю родители тоже забирали от нас, так как снимали в селе комнату. А от своих родных детей шума не было. Сима, всегда спокойный, тихо играл машинкой, девочки возились с куклами, а Коленька или строил что-то из кубиков, или начинал благоговейно «служить». Он часто бывал в храме и, будучи очень впечатлительным, будто носил в себе желание продолжить Дома то, что видел в церкви. Помня совет отца Алексея бечева, мы не запрещали детям играть в богослужение, но и Не подталкивали к этому.

«Служба» начиналась у них с раннего младенчества. Мы видели следующее: ребёнок едва ходить начал, ещё не умеет говорить, не понимает речи взрослых, а уже «служит» Богу. Он держит в ручонке вертикально карандаш или палочку, заменяющую ему свечку, встаёт перед иконами и серьёзно, сосредоточенно, не обращая внимания на членов семьи, начинает петь или, вернее, гудеть что-то похожее на «аллилуйя» или «помилуй!» Потом малыш берет за шнурки свой башмачок и медленно, благоговейно раскачивает его, то есть «кадит». И чем старше, тем больше он «служит»: обвязывается пелёнкой, заменяющей ему фелонь, торжественно поднимает вверх длинную ленту, считая её орарем. Рядом с Колей неизменно становился Сима и повторял все движения братца. И никогда ни одной улыбки при этом, ни баловства. Мы с отцом наблюдали только и радовались: дети изливают, как умеют, свои чувства перед Господом.

Бабушка Зоя как-то спросила своего любимца:

— Коленька, что тебе ко дню ангела подарить?

Внук принёс ей узенький матрасик, который клали в коляску под Любочку. К углам матрасика была привязана тесёмка.

— Бабушка, смотри, — сказал Коля, — верёвка эта мне уже шею натёрла, а это моя епитрахиль! Сшей ты мне, бабуленька, настоящую епитрахильку, как у батюшек.

Бабушка не замедлила

сшить внуку маленькую голубую епитрахиль, но Симе захотелось иметь такую же. И у него вскоре появилась епитрахиль, но уже песочного цвета с оранжевыми крестиками. Потом бабушка нашила своим «маленьким батюшкам» и фелони, и стихари, в которых дети стали прислуживать в храме. Коле было четыре года, когда он впервые вышел со свечой. Сима был рослым ребёнком, скоро догнал Колю и стал прислуживать вместе с ним. Руководил, конечно, Коля: «Ты делай все так же, как и я», — говорил он. Они важно сходили со ступенек амвона, потом поднимались, кланялись друг другу и расходились в разные двери.

Однажды Коля, придя домой, с улыбкой рассказал мне, что «Сима сегодня крестился левой рукой...»

— «Какой ты, такой и я, — оправдывался малыш. — Мы стояли на литии друг к другу лицом. Коля начал креститься рукой, которая ближе к двери. Но у меня почему-то плохо получалось», — недоумевал Симочка. В свои четыре года Симочка не мог ещё многого понять в богослужении. Однако он терпеливо стоял со свечой даже длинные акафисты, которые любил у нас читать отец Димитрий Слуцкий. Но однажды к концу литии, когда духовенство продвинулось от дверей к середине храма, Симочка взошёл по ступенькам на амвон. Отец Димитрий прошептал:

— Сойди назад, ещё не все.

Но Сима так устал уже, что махнул ручонкой и сказал:

— Да ну вас, вы очень долго...

Он вошёл в алтарь, сел на горнее место (позади престола) и, потушив свечку, начал спокойно отдыхать. Но больше такое не повторялось: мальчики внимательно всматривались в лица священнослужителей, которые давали им указания. Дети очень любили разжигать уголь в кадиле, подавать, принимать и ставить свечи. Они делали все благоговейно, старательно, понимая, что предстоят пред Богом.

Дома в своих играх мальчики копировали богослужение. Коля любил читать акафисты. Букв он ещё не знал, смысла слов не понимал, но громко и монотонно повторял священные слова, слышанные в храме. Ни смысла, ни связи не было между словами, но кончались они уже правильно: «Радуйся, Николае, великий чудотворче», — и тому подобное. Двоюродные братья — Митя, Витя и Петя — тоже участвовали в этих молениях. Они терпеливо стояли, подпевая то, что знали. «Отец дьякон, эктенью!» — подсказывал Коля. Дьяконом был неизменно Сима. Подняв орарь, он тоненьким голоском взывал: «Паки, паки миром Господу помолимся».

Часто «служба» неожиданно прекращалась, и Коля объявлял молебен. Это приводило детей в восторг. Они брали в руки кто икон очку, кто свечу, кто чашку с водой, а Коля — кропило. Для этого иногда ломалась ветка цветка. И дети шли из комнаты в комнату, даже в старый дом, где лежала бабушка. Коля запевал: «Пресвятая Богородица, спаси нас». И все за ним повторяли. «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!» — и все опять повторяли. Брызги летели, головки детей были мокрые, но ни смеха, ни шуток не допускалось. Если кому-то становилось весело, то слышалась команда старших: «Все! Больше не будем», — и служба тотчас же прекращалась. Эти игры продолжались у детей до семи лет, то есть до отроческого возраста, пока умишки их были ещё в младенческом состоянии. Мы, родители, детям не препятствовали «служить», но они сами понемногу прекращали, видно, слышали уже голос совести, побуждавшей смотреть на вещи уже серьёзно, вдумчиво.

Среди покойников

Живя вблизи кладбища, дети наши привыкли равнодушно относиться к явлению смерти. Почти ежедневно мимо нашего дома или несли на руках гроб с покойником, или везли его в машине. Я слышала весёлый крик: «Ура! Покойник! Машина в красных пелёнках! Сейчас будет играть оркестр, будут звонить в колокола, а может, даже и палить.

Мамочка, одень нас скорее, мы пойдём на кладбище!» — и вся компания бежала к храму.

Придя домой, дети хоронили куклу, коробки из-под обуви служили гробом, они брали алюминиевые крышки от кастрюль и били ими так, что звон стоял в ушах, трубили в бумажные трубы, стараясь повторить мотив траурного марша. Иногда хоронили кого-нибудь из своей компании: укладывали, закрывали расшитыми подушками, служившими венками из цветов, кадили, размахивая лампадкой на цепочках, пели «вечную память» и что умели. Часто до меня доносились окрики: «Лежи смирно, не садись, ты — покойник!» Но у «покойника» терпения не хватало, и игра прерывалась.