Под крылом доктора Фрейда

Степановская Ирина

— Ну, здравствуйте, Татьяна Петровна! — громко сказала Альфия, прошла к окну и отодвинула штору. День склонялся ко второй половине, и сбоку сквозь темную листву проникало солнце.

Татьяна открыла глаза и с трудом попыталась проследить за Альфией. Она различала только белый халат и черные блестящие волосы. Лица женщины она не видела — из тени только слегка поблескивали глаза.

— Вам трудно смотреть? — спросила Альфия и вышла из тени.

— Кто вы? Где я? — хрипло спросила больная, с трудом разлепляя запекшиеся губы.

— Вы

в больнице. Я ваш врач. Вы разве не помните, что с вами было?

— Нет, — с трудом покачала головой Татьяна.

— Ну попробуйте восстановить события. Как вы думаете, почему вы оказались в больнице?

Таня смотрела на Альфию и не могла ответить. Слова было трудно произносить. Но не оттого, что не шевелился язык или звук не проходил сквозь гортань. В голове гудело что-то непонятное — какое-то месиво слов без мыслей, без понятий.

— Меня зовут Альфия Ахадовна. А вас?

Альфия прекрасно видела и имя, и фамилию пациентки, написанные на бумаге, но хотела, чтобы та произнесла их сама. Если человек может назвать себя по имени, обозначить в пространстве, во времени — уже хорошо. По крайней мере, не полная безнадежность.

Татьяна молчала.

— Вы молчите, потому что не хотите, чтобы кто-то знал ваше имя? Или не помните? Или не можете сказать?

Таня закрыла глаза. У нее возникла не мысль — ощущение, что ее молчание может вызвать у этой женщины в белом халате недовольство или даже гнев, но произнести свое имя она все равно не смогла.

— У вас что-нибудь болит? — опять спросила Альфия.

«Болит…» Это слово Таня вспомнила. Вспомнила и то, что оно означает. Немилосердно болела точка в верхней части груди, около ключицы. Таня потянулась к этому месту рукой. Наткнулась на что-то шершавое, инородное, не похожее на кожу, и замычала.

— Это катетер, — пояснила Альфия. — Вам сюда вводили лекарства. Когда катетер вынут, ранка заживет. У вас вены на руках очень плохие.

«Нет, это гвозди», — вдруг подумала Таня.

Удивительно, но понятие гвоздя далось ей легко. Она будто увидела серую круглую сталь, шляпку и пятигранное острие. Таня поднесла к лицу руку — может, и в ладонь воткнули гвозди? Ладонь была бледная, немного липкая, но никакой раны на ней Татьяна не обнаружила.

— А знаете ли вы, в каком городе сейчас находитесь? — продолжала расспрашивать Альфия. Она уже и не надеялась на ответ, как вдруг медленно, как стон, через губы больной просочился звук:

— В царстве Иродовом…

Альфия удивилась.

— Вы имеете в виду древнего царя? Или что-то другое?

Таня больше ничего не сказала, но вязкая каша в ее голове вдруг начала формироваться в два потока мыслей. Один поток возникал, как раньше, сам собой, легко, без усилий, и Таня вспомнила, что это называется «думать».

«Откуда этот Ирод взялся?» — удивилась она.

Зато другой поток образовывался откуда-то извне, помимо ее сознания. Как будто просто слышала,

как кто-то ей говорит. И этот второй поток был сильнее первого, мешал первому и перекрывал его. И «Ирод» как раз и взялся из нового, чужого потока. А скоро появилось еще одно слово. Красивое, оно вертелось на губах, просилось наружу. «Мессианство», «мессия» — вот что это было. Вдруг откуда-то сбоку, как чертик, выпрыгнула мысль. «Запутать хотят», — подумала Таня про кого-то, кто не имел лица и имени, но представлялся враждебным.

И тут же еще одно, чистое, белоснежное имя всплыло перед ней и засияло, заслонив собой все другие имена и ее собственное. «ХРИСТОС…» В голове зазвучала прекрасная музыка, запели хоры, наполнилось сиянием небо, невидимое из комнаты, — и сразу перестал казаться страшным давно не беленный потолок палаты и черные листья за окном. И эта женщина ужасающей красоты, похожая в размытых лучах солнца на зеленую стрекозу, уже не казалась Тане больше совершенно непобедимой.

Альфия

В отделении была еще одна отдельная палата, куда Альфия всегда заходила в последнюю очередь и, как правило, не с пустыми руками. Сквозь полиэтилен фирменных пакетов просвечивали то яблоки, то яркие апельсины. Иногда из них аппетитно пахло ветчиной, а чаще — соленой рыбой. Сегодня Альфия открыла дверь палаты, держа в руках небольшую пластиковую коробочку с поздней клубникой.

Маленькая старушка, стриженная под мальчика, полулежала на кровати спиной к двери и смотрела телевизор. По блестящему экрану метались мужчины-доктора в коротких халатах, больше похожих на куртки, а полуголые красотки соблазняли их прямо в операционных.

Больная не слышала, как открылась дверь. Альфия, стараясь не испугать, подошла и осторожно прикоснулась к ее плечу.

— Здравствуй, мама! Как у тебя сегодня дела?

Старушка вздрогнула, но, увидев Альфию, выключила звук и недовольно сказала:

— Как дела, как дела… Какие у меня могут быть дела? Без изменения. — С любопытством взглянула на коробочку с клубникой в руках дочери и скривилась: — Что за ерунду ты мне принесла? Ты же знаешь, что у меня от клубники понос. Я просила не фруктов, а колбаски.

На лице Альфии не дрогнула ни единая мышца.

— Мама, колбасу я приносила вчера. Семьсот граммов. Ты же не могла съесть за день такое количество?

— Что ты врешь! Никакой колбасы ты мне вчера не приносила! — Тусклые маленькие глазки сердито уставились на Альфию.

Альфия подошла к холодильнику и открыла дверцу.

— Вот же она.

— Ты мне не говорила!

— Я говорила, мама. Ты забыла.

Старушка шустро скользнула с кровати и проковыляла к холодильнику. Ссутулившаяся от старости, некрасивая, неопрятная, она была похожа на маленького серого паучка. С любопытством развернула пакет, внимательно оглядела колбасу, понюхала.