Под крылом доктора Фрейда
Шрифт:
Альфия
Альфия, конечно, сразу же узнала, что Настю перевели из хирургического отделения, но в больницу ни она, ни Дмитрий не вернулись. Левашова была вне себя от бешенства. Она позвонила лечащему врачу, позвонила медсестре на пост — и выяснила, что «жених» девушку забрал, а куда, никто не знает.
«Так он теперь у нас „жених“! — Она положила трубку и высыпала рыбкам полпачки корма. — Интересно, кто все-таки болен? Я, он или эта Полежаева?» У Альфии даже пересохло во рту от гнева.
В этот момент в кабинет постучались.
— Тане опять плохо! — Давыдов, бледный, испуганный, стоял в дверях. Ни слова не говоря, Альфия повернулась, надела поверх костюма халат и пошла вместе с ним к Татьяне.
Ничего особенно плохого в состоянии Татьяны она не нашла.
— Ну, растревожил ее этот крест. — Она взяла из рук Давыдова крестик и внимательно его рассмотрела. — Он и в самом деле весьма необычный. Видите, какие острые формы? Все устремлены не книзу, а вверх. Профессор мой, убежденный фрейдист, утверждал, что фаллические символы подсознательно очень волнуют наших больных. — Она покосилась на Виталия: — Вы не находите?
Он взял у нее из рук крестик и спрятал в карман.
— Ничего я не нахожу. Зря я вообще с этими крестами связался.
— Ну почему?
Альфия включила все свое обаяние. Этот паршивец Сурин не изволил приехать, а зря. Он не получит с этой Полежаевой и доли такого удовольствия, которое мог бы получить с ней, Альфией. Даже от разговора, не говоря уже обо всем остальном! Что, собственно, знает и умеет эта девчонка?
— Разве вы никогда не замечали, — продолжала Альфия, проникновенно заглядывая в глаза Давыдову, — что в трагической истории страстей Христовых у большинства светских людей наибольшей популярностью пользуется несостоявшийся роман с Магдалиной, что отражено во множестве произведений искусства, в то время как матери особенно переживают страдания Марии, видевшей, как истязают ее сына? Верующие же озабочены идеей воскресения. При этом фаллический символ находится именно в идее вознесения, то есть устремления вверх какой-то силы. Если хотите, сила — это любовь. Разве не эта идея заключена в самой истории о Христе?
Виталий ничего не понял. Но тон Альфии, ее одушевленное, редкое по лепке лицо и успокоили его, и заставили восхититься.
«Какая женщина!» — невольно подумал он.
— Что касается вашей жены, разве вы не заметили, какой прогресс произошел в ее состоянии буквально в течение одних-двух суток? Еще позавчера ее речь была чрезвычайно бедна, мысли — самые примитивные, да и те она могла выразить с большим трудом…
Виталий припомнил Таню пару дней назад и согласился.
— Так вы думаете, с ней ничего страшного?
— Я же предупреждала вас, что болезнь развивается своим чередом. Этот быстрый прогресс, — задумалась Альфия, — несколько нетипичен, конечно, но мы будем наблюдать. Возвращайтесь к жене. Успокойте ее. Разговаривайте с ней о том, что ей приятно.
Отправила Давыдова, но сама не могла найти
Позвонила Бурыкину.
— Володя, ты не забыл, что я просила тебя посмотреть одну мою больную?
— Конечно, Алечка, не забыл. Посмотрю, когда ты меня позовешь.
— Может быть, сейчас? Ты свободен?
— Конечно, нет, но для тебя освобожусь, как только смогу.
— Тогда я тебя жду.
— А вечером пойдем ко мне?
Она хотела сказать «да», но внутреннее чувство справедливости не позволило. «Неправильно, если я использую Володю как средство для лечения своего разочарования. Я должна все-таки встретиться с Д. — так она теперь стала называть про себя Сурина. Не пойду к Володе!»
Бурыкин тоже испытал разочарование. Той ночью Альфия была так с ним мила, что он решил, что сумел склонить ее в свою пользу. К тому же он, в свои сорок три года, действительно решил жениться. Прежде неисправимый ловелас, теперь он рисовал себе картины заманчиво уютного семейного быта. Умную жену, прелестных детишек, совместные поездки на отдых, приятные вечера в красивом саду… Если он вытянет из Альфии согласие, не станет затягивать со свадьбой. Володя теперь считал, что инстинкт — великая вещь и понадобилось почти двадцать пять лет, чтобы у него проснулась потребность продолжить семейные традиции.
Володя
Альфия достала из сейфа историю болезни. «Левашова Инна Игнатьевна». Она сама выводила крупными буквами имя и фамилию матери четыре года назад. С тех пор история особенно не разбухла, только в последнее время в ней стали прибавляться все более подробные записи.
«Что мне сказать, если Володя захочет почитать? Он не подозревает, да и никто в больнице, кроме Нинель, не знает, что тут лежит моя мать». Альфия задумалась, потом решительно спрятала историю в сейф. «Если будет нужно, я скажу ему потом, кто эта больная. Но сейчас еще рано. Ни к чему, чтобы он знал. Надо предупредить мать, чтобы она не испугалась».
Она прошла к матери, и почти сразу же донесся голос Нинель:
— Альфия Ахадовна! Там Владимир Михайлович пришел!
— Ну вот, это тот доктор, о котором я тебе говорила. — Мать совсем не выглядела растерянной или недовольной. — Он поговорит с тобой немного. Будь умницей, не выдумывай ничего. Я тебя никогда в обиду не дам.
Володя вошел в белоснежном халате. Выбритый, загорелый — он выглядел воплощением здоровья и доблести медицинской науки.
— Здравствуйте, это, значит, с вами мы сейчас побеседуем? Как вас зовут? Ваше имя и отчество, пожалуйста.
Альфия специально встала позади Володи, так, чтобы из-за его спины видеть мать.
Мать сделала ужасно серьезное лицо, исполнилась достоинства.
— А вы кто будете?
Альфия не раз замечала, что в обычно вполне интеллигентную речь матери теперь все чаще вкрапливались простонародные нотки.
Володя взял стул, подсел к кровати больной. Сел, как назло, лицом к Альфие. Он ничего не подозревал, просто ему хотелось ее видеть.
— Отвечайте на мой вопрос, — мягко сказал он, а Альфие слегка улыбнулся.