Под ливнем багряным. Повесть об Уоте Тайлере
Шрифт:
За привычными хитросплетениями юриспруденции незаметно отступила на задний план главная и единственная забота, принудившая сэра Роберта нагрянуть в эссекское захолустье. И только приход встревоженных присяжных вернул его к рутинным обязанностям. Почтенные горожане вели себя далеко не одинаково. Одни на вопрос о закоперщиках притворились абсолютно несведущими и хранили настороженное молчание, другие, напротив, с величайшей охотой дали необходимые показания. Искусно построив перекрестный допрос, судья Белкнап довольно скоро сумел восстановить истинную картину. Нужные имена возникали как бы сами собой, в ходе доверительных разговоров, где заковыристые ловушки перемежались лестью
Выяснилось, например, что в беспорядках приняли участие не одни брентвудцы, но и обитатели других общин, расположенных в достаточном отдалении от города, преимущественно на побережье. Согласованность и одновременность выступления невольно заставляли предполагать предварительный сговор. Присяжные и представители местной власти почувствовали себя неуютно. Кто бледнел и трясся от ужаса, кто, напротив, багровел, истекая потом, но большинство с поразившим Белкнапа безразличием смирилось с судьбой. Выложив все, что знали, эти примитивно организованные создания тут же успокоились, словно вообще не сознавали нависшей над ними угрозы. Над всеми вместе и каждым в отдельности, ибо любой неплательщик мог быть объявлен бунтовщиком.
Теперь лишь от него, главного судьи, зависел роковой выбор. Но разве он господь бог, чтобы решать, кому жить, а кому болтаться на виселице? Когда виновны многие, чуть ли не все, не столь уж существенно, кто именно угодит в петлю. Важен пример. По опыту Белкнап знал, что казнь заведомого преступника производит куда меньшее впечатление, чем необъяснимое в глазах толпы осуждение случайно подвернувшегося под руку бедолаги. Каждый невольно соизмеряет с ним себя, единственного, постигая ошарашивающую бессмысленность случая. «И я, и я, — шепчут с запоздалым раскаянием губы, — мог оказаться на его месте». Бегло проглядев списки, Белкнап отметил крестиком несколько первых попавшихся имен.
— Где сейчас эти люди? — спросил он с нарочитым безразличием.
— Не знаю, ваша честь, — захлопал глазами перепуганный мэр и покосился на бейлифа.
— Немедленно разыскать и доставить под конвоем, — судья не отказал себе в пренебрежительной ухмылке. — Допрос покажет, кому завтра висеть на столбе.
И давно позабытое ощущение собственной избранности обдало душу холодным щекочущим ветерком, и власть, воплощенная в примелькавшемся багрянце одежды, предстала перед внутренним оком радужной лестницей, уходящей за облака. Захотелось досягнуть до самых отдаленных ступеней. Но и измерить самую темную бездну.
Верно, верно, шептали бормотуны, что одинаково ничтожны люди — и в смирении, и в гордыне. Никому не дано знать своей участи — ни жертве, ни палачу.
Прежде чем измученные присяжные получили свободу, опустевший, палимый полуденным зноем город начал с непостижимой быстротой наполняться народом. Из каких-то укромных нор опять повыныривали подмастерья с дубинками. И угрюмые коттеры, [71] и дюжие рыбаки, которые вроде бы сразу после разгона комиссии покинули Брентвуд, тоже вновь очутились на улице.
71
Малоземельные держатели.
Пока упоенный судья предавался возвышенным мечтам, они преспокойно переловили злополучных присяжных и в свой черед подвергли их пристрастному допросу. Разумеется, на собственный лад, без крючкотворства, сладких посул и запугивания. Напирающая со всех сторон толпа и суровые лица сограждан и без того
И как прежде комиссар Бамптон, сэр Роберт, не успев опомниться от изумления, оказался лицом к лицу с разъяренными дикарями, с «этими», которые не желают платить. Театральное представление продолжалось. Он сам, его клерки, побросавшие перья, равно как и пятившиеся под натиском солдаты с алебардами, — все они уподобились куклам, которых дергала за ниточки неведомая рука, принуждая корчиться и плясать. До мелочей повторялась уже сыгранная однажды сцена. Не хватало лишь зрителей, которые могли бы это заметить. Все были участниками, осажденные и нападающие, всех кружило в воронке текущего мига. Оцепенев от ужаса, начисто потеряв память, злосчастные писцы без малейшего сопротивления были вынесены на площадь.
Белкнап еще пытался образумить толпу, взывал к рассудку и требовал тишины, но только сорвал голос в бесплодных потугах. Его не слушали, да и он не особенно прислушивался к орущим в самое ухо глоткам, неотчетливо сознавая, что с ним происходит нечто настолько ужасное, чему и названия нет. Он не заметил, как вслед за клерками очутился на площади, да еще с книгой в руках. Все далее оттесняемый от помощников и охраны, сэр Роберт безуспешно пытался собраться с мыслями. Судя по искаженным лицам и угрожающим жестам, от него чего-то требовали, но заторможенное сознание не позволяло сосредоточиться, а глаза не могли оторваться от несчастных юношей, плывущих поверх толпы. С болезненной четкостью прорисовывались сквозь весь этот ужас и бред их восковые, маскам подобные лица. Остальное было словно бы смазано или прикрыто вуалью.
Положение клерков и в самом деле было незавидное. Распознав в них тех самых унизанных бубенцами франтов, что были здесь в прошлый раз, горожане почувствовали себя глубоко оскорбленными. «Разбойник Хоб» совершенно не желал с ними считаться. Что ж, тем хуже для него и этих разряженных вертопрахов. Если предупреждение не подействовало, пусть теперь не обижаются.
Казнь совершилась на пустыре, где уже дожидались связанные одной веревкой доносчики. Едва ли это было единодушным решением. Из-за общего столпотворения никто толком не ведал, что творится даже в непосредственной близости.
Когда же рядом с хоругвями и знаменами закачались насаженные на копья головы, площадь огласилась коротким леденящим кровь визгом и тут же умолкла, словно завороженная безмятежным покоем неба. Солнце стояло еще высоко над крышами, и короткими были тени вознесенных древков.
Сэр Роберт ощутил, как у него лопнули в ушах какие-то пробки, и услышал густую, напряженную тишину. Обратив наконец внимание на книгу в руках и распознав священное писание, он сразу же догадался, чего добивались от него вдохновители бунта.