Под маской
Шрифт:
Мерлин взглянул в ее высохшее, усыпанное морщинами лицо с какой-то непонятной жалостью. Она-то, в любом случае, получила от жизни гораздо меньше, чем он. Никакой бунтарский романтический дух, являющийся лишь избранным, не приносил ей незабываемых впечатлений, не вносил в ее жизнь «изюминку» и восторг.
Мисс Мак-Крекен подняла голову от бумаг и спросила:
– Ну как старушка? Все такая же скандальная?
Мерлин вздрогнул.
– Кто?
– Старая добрая Алисия Дэйр… Ах да, она ведь уже давно миссис Томас Аллердайс – вышла за него лет тридцать назад.
– Что? Я вас не понимаю, – Мерлин
– Ну как же, мистер Грейнджер, не говорите мне только, что вы ничего о ней не слышали – десять лет она была главной достопримечательностью Нью-Йорка. Ну как же… А когда шел бракоразводный процесс с Трокмортоном, ее появление на Пятой авеню привлекло столько зевак, что там даже остановилось движение. Разве вы не читали об этом в газетах?
– Я никогда не читал газеты, – его дряхлая голова начала кружиться.
– Хорошо, но как вы могли забыть тот случай, когда она появилась прямо здесь и разнесла магазин? Позвольте заметить, что после этого я почти была готова попросить у мистера Мунлайта Квилла расчет и уволиться!
– Вы хотите сказать… вы ее видели?
– Видела?! Тут стоял такой шум, что ее сложно было не заметить. Видит Бог, мистер Мунлайт Квилл был не в восторге, но, конечно же, он не сказал ни слова. Он просто свихнулся на ней, а она крутила им, как хотела. Как только он отказывался выполнить какой-нибудь ее каприз, она сразу же грозила рассказать обо всем его жене. Поделом же ему было. Только подумать, такой человек упал к ногам смазливой авантюристки! Ну, конечно, у него никогда не было столько денег, сколько было нужно ей, хотя магазин тогда приносил вполне прилично.
– Но, когда я видел ее, – запинаясь, произнес Мерлин, – то есть, когда я думал, что видел ее, она жила со своей матерью.
– Матерью… Какая чушь! – с негодованием ответила мисс Мак-Крекен. – С ней была женщина, которую она звала «тетушкой» и которая была ей такая же родня, как и я. Да, она была порочной – но умной. Сразу же после развода с Трокмортоном она вышла за Томаса Аллердайса и обеспечила себя на всю жизнь.
– Да кто она такая? – воскликнул Мерлин. – Ради Бога, скажите мне – она что, ведьма?!
– Ну как сказать… Ее звали Алисия Дэйр; само собой, она была танцовщицей. В те времена ее портрет красовался в каждой газете.
Мерлин затих. Умственное напряжение неожиданно прошло, шум утих. Без сомнения, теперь он был стар, так стар, что было невозможно даже представить, что и он когда-то был молодым; так стар, что мир уже потерял романтический ореол, который ушел навсегда даже с лиц детей и ощущения простых радостей жизни – например, тепла и комфорта. Ему больше уже не хотелось улыбаться или сидеть у окна весенним вечером, прислушиваясь к крикам ребятишек, постепенно засыпая и во сне слыша, как приятели из детства зовут его на улицу играть, пока совсем не стемнело. Он был слишком стар даже для воспоминаний.
Вечером он ужинал вместе с женой и сыном, пользовавшимися им для каких-то своих неясных целей. Оливия сказала:
– Не сиди как мумия. Скажи хоть что-нибудь.
– Пусть лучше молчит, – взмолился Артур. – Только дай волю, он расскажет нам историю, которую мы слышали уже раз сто.
В девять Мерлин очень тихо поднялся наверх. Оказавшись в своей комнате и плотно
– О, рыжая ведьма!
Но было слишком поздно. Отвергнув слишком много искушений, он разгневал Провидение. И не осталось больше ничего, кроме небес, где он встретит только себе подобных, впустую потративших жизнь.
Лекарь
Каждый день около пяти вечера унылая овальная зала отеля «Ритц» преображается от звуков необычной мелодии: сначала раздаются едва слышные звуки погружения в чашку одного кусочка сахара, а за ним и второго, затем слышится слабый звон восседающих на серебряных подносах и грациозно покачивающихся в движении сияющих чайников и молочников. Многим этот янтарный час кажется прекраснее всех остальных. В этот час исчезает слабый и приятный аромат лилий, населяющий «Ритц», и перед вашими глазами начинает разворачиваться поющий и праздничный остаток дня.
Если бы однажды весенним вечером вы обвели взглядом слегка приподнятую подкову балкона, то наверняка заметили бы сидящих за столиком для двоих юную миссис Карр и юную миссис Хэмпл. Та, что в платье, это миссис Хэмпл, и когда я говорю «платье», то имею в виду безупречного покроя одеяние с большими пуговицами и маленьким, почти незаметным, красным шарфиком на плечах – одеяние, которое едва уловимо, но в полном соответствии с замыслом, рожденным в модном ателье на рю де ла Пэ, копировало облачение французских кардиналов. Миссис Карр и миссис Хэмпл было по двадцать три года, и даже враги сходились во мнении, что они обе неплохо устроились. Каждую из них у дверей отеля мог бы ожидать собственный лимузин, но в эти апрельские сумерки они единодушно предпочитали ходить до дома пешком – разумеется, если путь лежал по Парк-авеню.
Луэлла Хэмпл была высока ростом, ее волосы были того самого соломенного цвета, который, по общему – жаль, что неверному – мнению, присущ всем английским девушкам из глубинки. Лицо излучало свет молодости и не требовало никаких дополнительных украшений, однако допотопная мода – шел 1920 год – заставила ее напудрить румяные щеки, раскрасить губы и нарисовать новые брови, что, как и любое ненужное вмешательство, вряд ли можно было счесть успешным. Конечно, это если оценивать с точки зрения 1925 года – в ту пору такая внешность производила совершенно правильный эффект.
– Я уже три года замужем, – говорила она, расплющивая окурок о выжатую половинку лимона. – Завтра ребенку исполнится два года. Надо не забыть купить…
Она вытащила из сумочки маленький золотой карандашик и записала в миниатюрный розовый блокнот: «свечки, погремушки и бумажные колпачки». Закончив писать, она взглянула на миссис Карр и замялась.
– Хочу тебе рассказать кое-что эпатажное!
– Ладно, – с улыбкой ответила миссис Карр.
– Меня раздражает даже мой ребенок! Это звучит ненормально, но знаешь, Ида, – это действительно так! Он вовсе не заполняет всю мою жизнь. Я люблю его всем сердцем, но когда мне приходится проводить с ним весь вечер, я так злюсь, что готова просто вопить от ярости. Уже через пару часов я начинаю молиться, чтобы нянька пришла ну хоть на минутку раньше!