Под мостом из карамели
Шрифт:
А ведь он делал всё, что мог.
Детство Леты прошло в музеях и на выставках. Но, видимо, напрасно. На вопрос бабушки: «Леточка, что тебе больше всего понравилось в картинной галерее?», шестилетняя внучка взволнованно ответила: «Пожарный кран!».
– Потому что ты вечно рисуешь ребенку падающую Пизанскую башню!
– попеняла бабушка.
Действительно, на просьбы дочки порисовать, папа набрасывал на рулонах старых обоев зайцев или шедевры итальянского зодчества.
– А что я должен ей рисовать, падающие башни Кремля?
– чувствуя свою вину, огрызался
Позже, в школьные годы Леты, с границ страны как раз сбили висячие замки, в ход пошла обожаемая папой Италия - Дворец дожей, галерея Уффици, музей Барджелло, Париж - Лувр и Орсе, лондонский Британский музей.
– Отгадай, куда мы с тобой завтра пойдем?
– притащив дочь из очередной картинной галереи, заговорщически вопрошал папа.
– В цирк?
– с надеждой спрашивала Лета.
– В кино?
Папа поникал и жалел, что бросил курить.
– В аквапарк? На американские горки?
– радостно гадала Лета.
Папа страдальчески морщился.
– В зоопарк!
– восклицала дочь.
– В кого у нее страсть к площадным искусствам?
– негодовал папа по телефону.
– На меня намекаешь?
– хриплым голосом интересовалась бабушка, журналист-международник, носившая фамилию второго, покойного, мужа. С первым она развелась.
Бабушка сипела из-за покалеченного в детстве горла. Когда ей было восемь, они с подружкой побежали на обмелевший канал имени 18-й годовщины Октября, купаться. Сарафаны и платья девочки без раздумий оставили бы на траве, но в тот день к кофточкам были пристегнуты октябрятские звездочки.
– Украдут!
– разволновалась бабушка.
– Давай, во рту спрячем.
Они положили значки за щеки и с визгом бросились в мелкую, как детские сандалики, воду.
Подружка сложила руки домиком, сделала вид, что ныряет, взмулила ногами песок, вдруг забилась в воде, а потом затихла.
– Я её дергала за руку и испуганно повторяла: Хватит притворяться! Я так не играю! – вспоминала бабушка.
Когда мёртвую подружку вытащили на берег, бабушка закричала и звездочка воткнулась ей в связки.
– Коммунистические идеи с детства были мне поперек горла, - хрипло сообщала бабушка во времена гласности и перестройки.
Впрочем, в 70-е годы прошлого века она совмещала анекдоты про шалаш в Разливе, рассказанные на кухне кружку, гордо называвшему себя диссидентским, с активной работой над статьями в рубрику «Человек славен трудом» во всесоюзной газете.
– С волками жить, по-волчьи выть, - оправдывала позже бабушка двуликий конформизм своей молодости и приходила в сладкий политический ужас от того, что революционеры вновь стали кумирами обманутой молодежи. Родная внучка-школьница носила берет революционера, футболку с серпом и молотом и сумку с пятиконечной звездой.
– Диктатура прекрасного, – кипел папа, глядя на наряд дочери.
– Отстань от ребенка, – кричала бабушка.
Она родилась в северной столице. Ее мать, прабабушка Леты, была певицей филармонии, обладательницей незабываемой фигуры в стиле пасодобль и колоратурного сопрано. Отец, прадед Леты, трудился советским композитором.
В
В грузовик, а после в поезд, глава семьи сел, едва оправившись от дизентерии. Город на Неве и квартиру на Садовой улице, хоть и долгими окольными путями, покидали ненадолго. Все знали, что война скоро окончится, поэтому не потащили с собой швейную машинку, кастрюли или перину, а, как люди интеллигентные, взяли лишь дорогие сердцу вещи, способные скрасить пребывание в эвакуации: она - бархатное платье с розой, чернобурку на шелковой подкладке и камеи, а он – чемодан нотных рукописей. Оба были полны решимости самоотверженно трудиться для фронта в тылу - в театре оперы и балета. Но до столицы Урала семья не доехала. Супруг – худой, изможденный – в дороге вновь заболел, совершенно ослаб, был не в силах бегать на станциях за кипятком и лазать под товарными вагонами, разживаясь жмыхом для любимых девочек. Через неделю скитаний, во время которых поезд чаще стоял, чем полз, он сжал пальцы жены и посмотрел на неё с тусклым светом.
– Боже мой, он умирает, помогите!
Дочка, глядя на причитающую мать, принялась изо всех сил плакать.
На ближайшей станции пассажиры украдкой указали санитарам, выносившим умерших, на попутчика, подозрительно давно переставшего стонать.
– Оставьте мужа, оставьте, он заслуженный музыкант, композитор, автор песни «Веселая трудовая»! Он поправится, ему просто нужно покушать!
– кричала его жена, но её оттолкнули, а супруга уложили на брезентовые носилки поверх мёртвого старика.
Женщина с плачущей дочкой и сброшенным на снег мужем оказались перед одноэтажным зданием вокзала, на котором было написано «ст. Череповец Северная ж.д.». Там их и увидели местные, отец и сын. Отец поглядел на сидящего в снегу под сугробом худого, как обглоданная кость, очкарика, повязанного поверх шапки шарфом, ажурную дамочку в беличьей шубке и фетровых ботиках и маленькую зареваху в плюшевом пальто с меховой опушкой. Подошел, спросил, есть ли деньги, и, указав рукавицей на телегу, подхватил невесомого пассажира, бледного, как проросший в погребе картофель. Не веря своему счастью, женщина усадила ребёнка на солому. Девочка прекратила всхлипывать и с любопытством уставилась на завязанный узлом хвост рыжей лошади.
В доме обессилевшего от долгого голода постояльца уложили на кухне, в закутке за печью, и дали несколько ложек щей из баранины.
Он тихо лежал целыми днями, укрытый пальто, улыбался как ребенок, иногда пытался поднять руку, словно дирижировал оркестром, и шептал: «Бьют литавры, вносят барана, жирного барана, вступают валторны, несут лепёшки, горячие лепёшки» - писал оперу. Его жена по утрам завивала волосы на раскалённый гвоздь, протирала под мышками, полоскала рот, накапав в кружку с водой из пахнущего лимоном пузырька, одевала дочку, сообщала, что пойдёт поискать работу и уходила с девочкой до вечера.