Под нами Берлин
Шрифт:
Теперь я понял, что хитрых и хладнокровных врагов можно обмануть, только рискуя собой. Надо троим подставить себя под огонь противника, а одному попытаться прорваться к бомбардировщикам. Кого послать? Кто без всяких колебаний выполнит задачу? Кому сейчас сподручней всего вырваться из объятий «фоккеров»? Тимохе!
Мы втроем на несколько секунд отвлекли на себя всех вражеских истребителей, а Тимонов рванулся на «юнкерсов».
— Попридержите этих друзей, а я «юнкерсам» дам прикурить, — передал он по радио.
Один «фоккер» пытался ему помешать. Кустов туг же отшвырнул его.
Все шло
Сергей был спасен, но мы упустили из внимания четвертого «фоккера». Он уже сидел на хвосте у Тимонова, разгоняющего «юнкерсов». В тот же момент стало ясно: никто сейчас не успеет защитить Тимоху. От этой мысли я почувствовал, как весь покрылся испариной. Мы закричали Тимонову и тут же послали предупредительные очереди, но все старания уже были напрасны. На наших глазах сверкнувшая струя огня из четырех пушек и двух пулеметов пронзила самолет Тимонова. Из правого крыла вырвались красные и черные языки. Летчик несколькими размашистыми бочками сорвал огонь, самолет перестал вращаться и подозрительно спокойно полетел по прямой. «Что это значит?» — подумал я, оглядывая небо.
Разогнанные Тимоновым «юнкерсы» уже скрывались вдали. «Фоккеры» тоже заспешили на запад. Но куда летит Тимоха? Тут его «як» споткнулся, клюнул носом и вошел в крутую правую спираль. Из крыла снова появилось пламя.
— Прыгай, Тимоха, прыгай! — закричал я, видя, что его самолет вот-вот взорвется. «Як» горел вовсю, а Тимонов все не прыгал, Убит? Я снова во всю мочь крикнул, чтобы летчик покидал самолет.
— Да что это такое? — простонал Кустов. — Прыгай же скорее, прыгай!
Вокруг горящего «яка» беспомощно кружилась вся наша тройка.
А переправа?
И летчики, приняв мою команду, ушли вверх, а я остался на всякий случай охранять Тимоху, нетерпеливо ожидая, что он покинет горящую машину. Наконец, от самолета оторвался черный клубок, и из него потянулся, постепенно надуваясь, белый хвост. В ту же секунду «як», как будто поняв, что он больше уже никому не нужен, весь вспыхнул и отвесно пошел к земле.
Купол парашюта, сверкая белизной, повис в воздухе. Под зонтом шелка медленно раскачивался летчик. Значит, жив! Но радость сразу же исчезла. Товарищ качался на лямках парашюта без всяких признаков жизни. Голова склонилась набок, руки и ноги бессильно повисли. Я так близко пролетел от него, что даже разглядел окровавленное лицо.
Парашют спускался на зеленую лощину, похожую на высохшее болото. Кругом никого. Кто же здесь окажет помощь летчику? Точно труп, он упал, как мне показалось, в безлюдное местечко около восточной окраины села Лютеж. К моему удивлению, лощина ожила. Словно из нор, из земли отовсюду выползали люди и бежали к неподвижно леякащему парашютисту. Я видел, что они, ничего не предпринимая, смотрели на него. «Уж не к фашистам ли попал? — подумал я, удивляясь, что Тимонову не оказывают помощи. — Не должно: ведь Лютеж наш. А может,
Желая поторопить людей, я снизился до земли и призывно покачал крыльями. И люди словно поняли меня, притащили откуда-то носилки и, завернув Николая в парашютный шелк, понесли. В это время почти рядом с носилками земли начали пятнать вспышки взрывов, оставляя после себя круглые метки, Била артиллерия противника. Ее внимание привлекло скопление людей.
С начала артиллерийского обстрела едва ли прошла и полминуты, а люди и носилки уже исчезли.
Выключив мотор, я посмотрел туда, где час назад стоял самолет Тимонова. Механик ожидал возвращения своего командира.
— Как работала машина, приборы, вооружение? — услышал я привычные слова Дмитрия Мушкина. Я машинально, по привычке ответил:
— Все в порядке. — Как не вязался этот ответ с действительностью.
— Почему-то Тимохи все еще нет.
— Не будет его: сбит Тимоха, — тихо проговорил я. Механик растерянно уставился на меня.
— Как сбит?
— Может, еще и вернется.
Подошли Кустов и Лазарев. Я рассказал о приземлении Тимонова. Не зная зачем, вытащил из грудного-левого кармана гимнастерки свой партийный билет и вынул из него рекомендацию, написанную сегодня на КП, и начал читать вслух:
— Тимонова Николая Архиповича, 1922 года рождения, уроженца Орловской области, Камаринского района, села Козинского, знаю по совместным боям с фашистскими захватчиками с сентября 1942 года по…
— Почему у нас в полку не заведено, как в других частях, писать заявление, что в случае моей гибели считайте меня коммунистом? — спросил Лазарев.
Кустов решительно рассек воздух рукой:
— И правильно! От такого заявления пахнет обреченностью. Я против бумажных красований преданностью партии. Считаешь себя достойным — подавай заявление без всяких «если» и «в случае». Партия тебя поймет. На войне смерть не хитрая штука. Победа! Вот в чем суть нашей борьбы.
— Правильно, Игорь. — Я разделял мнение товарища. — Коммунистом себя не объявляют, а доказывают это на деле, в бою.
— Наверно, погиб, — подавленно проговорил Лазарев, понурив голову. Его высокая, сутуловатая фигура еще больше согнулась. На осунувшемся лице застыло выражение страдания. Очевидно, он понял, что поспешил с атакой на «фоккера». Мне хотелось обрушить на него весь свой гнев, но, вспомнив слова Тимонова: «Это дело нехитрое… Для нас сознание собственной вины — самое действенное наказание», я сдержался.
Да и в чем виноват Лазарев? Задор молодости и ненависть к фашистам заставили его забыть об осторожности. И понятно, что как только он увидел перед собой хвост вражеского истребителя, сразу же кинулся на него. А что это была приманка, Лазарев просто не мог понять. В бою с этим тонким тактическим приемом ему еще не приходилось сталкиваться. Мы с Кустовым, хотя и знакомы были с этой хитростью, а тоже не сумели быстро разобраться во всей хорошо продуманной комбинации, поэтому, не раздумывая, бросились на защиту Лазарева.