Под небом Испании
Шрифт:
– Хитрецы. Я скосил, а они рыбку таскать будут. Нет уж, дудки, подождите меня.
Немного передохнув, Энрике взялся за бредень. Улов оказался богатым, и уха вышла на славу. До сумерек просидели у костра, а вечером вернулись в Мадрид.
На следующее утро все было готово к отъезду. До поезда оставалось несколько часов. Горячее испанское солнце нещадно палило землю, его жгучие лучи проникали повсюду. Они раскаленными иглами пронизывали кроны деревьев, потоками врывались в окна, двери, казалось, проникали даже через крыши и стены домов. Ни один листок не шевелился в безмолвном знойном мареве, и,
Я сидел в гостинице. Через несколько часов надо было идти на вокзал. Грустно было прощаться с друзьями, с Испанией, ставшей для меня родной и близкой, где провоевал почти год бок о бок с испанскими товарищами против фашистов.
На карниз окна сел голубь. Бедняга хотел пить. Я принялся искать какую-нибудь посудинку, чтобы напоить птицу, но, ничего не отыскав, просто плеснул воды на подоконник. Голубь жадными глотками начал пить, пританцовывая и поглядывая в мою сторону.
«Как мало нужно птице, – мелькнуло в голове. – А сколько надо человеку? Сколько труда, сил, крови, жизней надо отдать людям, чтобы человечество было счастливым, чтобы не было войн, разлучающих нас с Родиной, друзьями, женами. Ведь Мате Залка так любил свою семью, людей, Отчизну, так хотел счастья, а его убили. Да разве один только Залка сложил свою голову? Многие, очень многие не вернутся на Родину».
Последние часы в Испании.
Перед отъездом еще раз зашел к Листеру, Пока сидел у него, в комнату вбежал высокий паренек в военной форме. Черный как цыган, с ослепительной улыбкой и веселыми глазами. Всматриваясь в черты его лица, я заметил что-то знакомое, ранее виденное, но где? Парня я никогда не встречал, это я знал точно. Но у кого-то уже были такие же глаза, улыбка-Паренек едва успел закрыть за собой дверь, как сразу бросился в объятия Листера. Они долго обнимались, хлопали друг друга по спинам, пожимали друг другу руки, и со стороны казалось, что встретились отец с сыном. Но у Листера не было детей.
– Павлито, – сияющее лицо Листера обернулось в мою сторону. – Это сын нашей Пасионарии, – кивнул Листер на пришельца, – капрал Рубен Руис Ибаррури.
Так вот почему этот юноша показался мне знакомым! Он был очень похож на свою мать. Мы крепко пожали друг другу руки. Веселый и общительный, он без умолку говорил. Его юношеский задор захватил и меня и Листера. Хотелось так же смеяться, так же размахивать руками и так же убежденно рассказывать, как это делал Рубен.
Ординарец принес вино, бутерброды, лимонад, апельсины, и Листер пригласил нас выпить по рюмке. За мой отъезд, как он выразился, и за нашу встречу.
Я сказал Рубену, что восхищен его боевыми делами: в семнадцать лет быть капралом и иметь богатый опыт борьбы и командования – не каждому дается. Он смутился только на минуту и с той же непринужденностью, которая проскальзывала в любом его действии, ответил:
– Вы сказали о моей молодости. Очевидно, вы считаете, что мне еще рано воевать? Как мог я не быть среди бойцов за свободу? Моя кровь, моя жизнь принадлежат моему народу, моей Испании.
Его голос дрожал, лицо стало строгим и суровым.
В наступившей
– Не удивляйся, Павлито, уже в тринадцать лет, когда Рубен с матерью приехал в Мадрид, он продавал подпольную партийную газету на улицах города и в рабочих кварталах, обманывая полицию, охотившуюся за газетой.
Он мельком взглянул на Рубена.
– С детских лет, – продолжал Листер, – он участвовал в демонстрациях. Вместе со старшими товарищами на могиле рабочих, павших от рук полиции, он клялся мстить душителям свободы. И вот ты видишь перед собой сержанта Ибаррури, сознательного борца за республику.
Он снова взглянул на Рубена.
– Выше голову, мой мальчик! – и хлопнул его по плечу. – Не стесняйся, старина. Побольше бы таких орлов, лак ты, как наш Павлито, и коричневая чума задохнется в бессильной злобе. Вы знаете, ребята, что делает скорпион, когда чувствует опасность? Он убивает себя своим же ядом. Так будет и с коричневой чумой, если все народы и их правительства встанут на ее пути. Но для этого нужны хорошие, боевые парни, много таких парней, как вы, друзья.
Он на минуту замолк и подошел к моему стулу.
– Вот почему, Павлито, мне искренне жаль расставаться с тобой, – в его словах была теплота и грусть, которые до глубины души тронули меня. – За несколько месяцев, что ты был у нас, мы здорово полюбили русских, камарада…
– Как? – удивился Рубен. – Вы уезжаете?… В такое время… – Его сердитый взгляд останавливался то на мне, то на Листере. – Да ведь это…
– Нет, это не то, о чем ты подумал, мой мальчик, – перебил его Листер. – Это приказ командования.
– Приказ… – медленно произнес Рубен. – Простите, Павлито! – Ваш Суворов, – Рубен тронул меня за руку, – правильно сказал: «Не научившись повиноваться – не научишься повелевать». Это я запомнил еще с того времени, когда был у вас, в Союзе. На всю жизнь!… Я вам желаю всего хорошего.
– Благодарю вас.
Листер и Рубен провожали меня до вестибюля.
– Вам надо учиться, Рубен, – сказал я ему на прощанье, – обязательно учиться. Получив военные знания, вы станете сильнее во сто крат. – Мы крепко пожали друг Другу руки. – Надеюсь встретить вас прославленным командиром, Рубен.
Здесь мне придется забежать вперед на несколько лет, чтобы рассказать о других встречах с Рубеном.
В 1940 году по долгу службы мне пришлось побывать в училище имени Верховного Совета РСФСР, которое я окончил в 1932 году. Захожу в Комнату славы. На стенде первых выпускников училища увидел себя. Мы были сфотографированы в 1930 году вместе с командиром и начальником училища на фоне кремлевской стены. Потом зашел в один из классов, где курсанты изучали станковый пулемет «максим».
Я слушал ответы курсантов. Мне и самому не терпелось подключиться к занятиям: хотелось взять в руки пулемет, который долгое время был для меня верным другом в Испании. На столе лежал разобранный замок пулемета. И тут я не выдержал. Собрал его, спустил курок.
– А кто может собрать «максим» с закрытыми глазами? – спросил я курсантов.
Наступила тишина. Чувствовалось, что ребята растерялись. Возможно, их смущало наше присутствие. Никому не хотелось ударить лицом в грязь.
– Кто же? – повторил вопрос преподаватель.