Под небом
Шрифт:
Одно хорошо в погоне – нет смысла осторожничать, за шумом следить. Когда в спину метит коршун, не до деликатностей. А казенную черепицу пусть счетовод жалеет. Рони ее не щадил, выбивая из стана братьев, скидывая с краев сапогом, как дорожную грязь.
Так его и не нагнали, хоть под небом прошел две дюжины домов. Малых, длинных, с пристройками и без. Но и не отвалились коршуны по пути: обернешься – на хвосте две туши, алчут внимания, разве что пакости не кричат вослед – берегут дыхание.
На подходах к Сан-Дениж Рони снова почуял беду. И тут же увидел, как под луной
Переметнувшись на соседний скат, он отогнал подлую мысль: о Серже, что плох в драке, если та приключится. О Лее, которой дольше часа не полетать, и дурне Ильязе, что насмерть разобьется, защищая ее от коршунов.
Не для того они знались семь лет, чтобы на эшафоте прощаться.
На крышах засуетились сторожи, согнанные на охоту: еще не поняли, что упустили. А даже как поймут, все равно не поспеют – Рони уже по дуге ушел, с пяти сотен метров не подстрелишь, еще и впотьмах.
– Счастливо оставаться, рябчики, – одними губами произнес Рони, отгоняя тревогу.
С десяток охранников вывели, по чердакам распихав, и все это – для одного него. А для стаи что негодяи сготовили? И думать страшно. Уходя влево, пересмотрев маршрут, Рони почти скалился от азарта. Сейчас познают коршуны, каково это – летать по запутанному пути привозов и нырнуть в квартал знати. Со второго на четвертый не взлетишь без крыльев, а даже с ними – повиснешь как муха в сети. А знать так строит уже полвека, среди них не полетаешь без оснастки и навыка: кабан далеко не прыгнет, а второму и десяти прыжков не сдюжить. Хорошо, что Жанет так любила чистить чердаки богачей – без нее Рони бы и сам по земле ползал.
А вот и роскошные шапки дуплексов, кирпич апартаментов, хребты двухэтажных галерей.
Первый дом в квартале знати он уважил от всей души. Пробежал легко, не потревожив и пыли на черепице – как робкий ветер в летний зной.
За ним грохотали два сапога, едва поспевая. Но Рони не обманывался – всем нутром чуял, что преследователей осталось двое. Оба коршуна на одного воробья.
Умора, да и только. Сейчас узнают, тяжеловесы, каково с Рьяным из стаи тягаться.
Он задышал так, как учила его Жанет: ритмично, умело, без лишних глотков. Не запыхается, пролетев оба района: этот да за ним прибрежный. А там уже не найдут, хоть всю свору зови – Рони повенчан с небом, от тех самых пор, когда расправил крылья.
Лихо перескочив на флигель, Рони ускорился. Теперь уже не стоит бояться, что подстрелят на лету: не положено коршунам без старших палить. Коли до сих пор не стреляли – так и не станут, Рони их знал, как облупленных. Пора раскрывать крылья.
Клинышек впился в оконную раму с глухим хрустом, раскрылся изнутри, и ротор потащил его к небу, выше на два этажа.
Коршуны и ахнуть не успели. Хотелось бойко крикнуть: «До встречи на земле, салаги!» Но Рони уже повзрослел и только скорчил хищную морду, да указательным ткнул в мостовую,
Чиркнули сапоги по каменной кладке, в четыре прыжка подбросив Рони к краю крыши. Выскочил клин, повинуясь хозяину, а руки мигом утащили за выступ. Оттуда он бегло кинул взгляд на коршунов – те застыли, словно свечи в храме. И пропали под козырьком – Рони не стал их ждать, поспешив навстречу свободе и грушевому элю.
Погони не было слышно еще полтора здания, и Рони забормотал путаные благодарности Гэтширу, едва ли не признаваясь в любви. Но грохот чужих ног сбил его сантименты.
– А ну стой, пацан! – командным тоном заголосил тот, что пожирнее.
Значит, и эти с крыльями, поганцы. Не пропили оборудование, выслужились.
«Там, где схлестнулось крыло против крыла, голова решает», – подсказала из памяти Жанет, и Рони сменил маршрут, подавшись влево. К мостовым, строительным лесам и грузам порта.
Поворот, резкий спринт вдоль балюстрады, мимо балконов для чайного торжества. Бились горшки, едва задетые локтями, а по ним, с отсрочкой в пять-десять секунд, хрустели сапоги коршунов. И Рони нырнул носом под веранду, забил клин на развороте. Ушел из-под хищных клювов, пролетев под навесом – те не сразу и опомнились, маневра не приметив.
А там уж дело за малым осталось: сквозь окно веранды незамеченным шмыгнуть в оранжерею госпожи Син, оборвав пару листьев на бегу – так, забавы ради – и скрыться в тени выступов.
До чего пригожие районы – с каждого бока на здании то флигель, то эркер, то веранда на столбах, что в разы полезней балконов. И веревок злосчастных, что кидают между окон бедняки, нет. Вся паутина подчищена, танцуй под небом без преград!
Давно Рони так не веселился. Кажется, параллельно тому кабану летел, не примеченный: между ними – узкий дом. Кабан храпел от натуги, а потом и вовсе сгинул без следа.
Пусть знает, что по нему здесь скучать не будут.
Рони бесшумно хохотнул и приютился на поручне, словно голубь – символ мира. Город смотрел на него чернильными провалами окон, подмигивал фонарями и будто замер в безмолвии – не скрывая восхищения чужим мастерством.
Вроде оторвался. Вот уж спасибо тому коршуну, что пыхал на весь прибрежный район – хоть бы грохнулся плашмя и не встал больше.
И расслабиться бы Рони, хлопнуть себя по бокам на удачу – вразвалочку двинуть в кабак, догонять романтику вольной ночи. Только теперь, как свою шкуру вытащил из лап дубильщиков, пора и о стае вспомнить.
Воробьи. Рьяные. Все свои, от потертых лап до взъерошенной холки. Приютили без спросу, взяли под крыло, роднее семьи.
Притаившись за арочным столбом, Рони восстановил дыхание, прикидывая дальнейший путь. Чуть не загнали его коршуны. Совсем озверели, неужто графья прибыли и стали требовать выслуги за паек? А ведь почти отработали, почти измотали, хищники. И с каких пор жирная птица стала так резво под небом нырять? Если бы не схитрил, не обвел вокруг стройки, сидел бы в клетке поутру, как рябчик к обеду. И помощи неоткуда ждать.