Под одним солнцем. Наша старая добрая фантастика (сборник)
Шрифт:
Харчевня облегченно хохочет, Каальбо подпрыгивает от восторга, тощий раб снова молчалив и безразличен, Хабиба же кидается на землю и катается с визгом и рычанием, ломая браслеты из раковин и не трогая браслетов металлических.
Высунув голову из-за столба и перекрывая ржание целой харчевни, Каальбо добивает противницу бессмысленным хриплым воем, кукареканьем и шипеньем. Купчиха же мчится во мглу, кусая до крови собственные руки и выдирая клочья волос из собственной головы. Ибо в финикийском Тире женщины сердятся очень сильно.
— Истина там, — хлопнув по черепу тощего
Вслед за тем Каальбо нашел, что день прожит хорошо, и, достав мешок, швырнул туда белый камешек («После смерти сосчитайте, каких больше: белые камни — хорошие дни, черные — плохие»). Тут Аглимс сделал гениальное предположение, что старичок не прост, и, проследив за ним, донес в Академию искусств, что открыл поэта, ибо тот весь вечер строчил что-то на папирусе, а написанное читал с завыванием, изредка вскрикивая: «О, как бы мне сказать еще не сказанное, но увы — ведь сказано-все» [Несколько перефразированный фрагмент из литературы Среднего царства.].
Аглимс получил от Академии обычную денежную премию «За обнаружение ценностей, одушевленных и вещественных».
Пять литературоведов устанавливают пристальное наблюдение за чердаком полусгнившего дома на улице Рыбьей чешуи в городе Тире (старик проживает с бабушкой в возрасте, обычном для бабушки 50-летнего человека, и зарабатывает, продавая загадки изнывающим от скуки состоятельным юношам).
На второй день литературоведы объявляют: Каальбо — гениальный, абсолютно неизвестный поэт древности. Масса специалистов устремляется в священную лабораторию поэтического творчества, из-за плеча заглядывая в арамейские строчки. У Каальбо, — почти готовая эпопея: роман в стихах или поэма — как угодно.
Содержание.
Корабль выходит в океан: рифы, чудовища.
Лишь потом выясняется, что герой, как две капли воды похожий на автора, давно слоняется по свету в поисках счастья.
Каальбо временами бормочет: «Начало. Начало: в начало напихать побольше, покрепче, пострашнее!» Быстро вписывает в пролог целые эпизоды.
Герой был богат, любим, служил — все надоело… Отца убили (яд в ухо — во сне), его призрак почему-то является сыну. Мать вышла за убийцу отца. Герой ссорится с матерью, земляками — его изгоняют из родного города, а он: «Вы меня приговариваете к изгнанию, я вас — к пребыванию на месте».
Потом он пьет, развратничает, создает теорию равновесия пороков: «Излишек вина, расширяющего кровеносные пути, уравновешивается вдыханием благовоний, сжимающим жилы. Утомление волокитством снимается избытком сна. Скитания, драки согласуются с обильной едой».
В море героя снова пугают призраки, драконы. Он же спокойно объясняет, что верит в них и поэтому не боится: «Вот когда в вас не будут верить, а вы являться будете, вот тогда придет настоящий ужас» (все это, разумеется, прекрасными ритмическими стихами).
Через неделю Каальбо прославлен, не сходит с КОСМЭКов.
Начато сооружение его памятника и мемориальных музеев.
Объявляется всепланетный конкурс: «А что он напишет дальше?»
Создав сатиру, Каальбо (к величайшему негодованию экспертов) пьянствует трое суток, а вернувшись, добавляет в пролог еще несколько авантюрных эпизодов.
Но, заметив, что папируса осталось мало, сжимая строки, пишет эпилог — «гениальное предвосхищение изящных эпилогов Ренессанса и постренессанса» (из статьи признанного авторитета). В эпилоге герой встречает старого друга — они вспоминают, что близится день, в который много лет назад они вместе кончили школу. Оба радуются — клянутся найти старых товарищей и основать город друзей. Затем пускаются в путь к синей бухте, которую запомнили с детства, чтобы осмотреть место будущего города. С ними тощий, молчаливый раб-ассириец и юный сын друга…
Здесь как раз кончались поэма и папирус.
Три близкие по тональности статьи — о солнечном, эллинском оптимизме поэта, прорезающем мрачную безысходность Востока, — публикуются рекордно быстро.
В день появления статей Каальбо (после завершения поэмы наблюдение за ним ослаблено) добывает у бабушки клочок почти чистого папируса (старуха записывала на нем свои годы, чтобы не забыть). Набрасывает окончание эпилога: друзья отправляются к голубой бухте… Из города, который они только что покинули, выбегает, захлебываясь ругательствами, жена друга и спутника героя.
«Простонародный строй диалога, почерпнутый из самого воздуха тирских харчевен, не нарушает лучезарных, чеканных ритмов повествования» (из вступления к новой хрестоматии). Друг героя не выдерживает стонов и проклятий жены, закрывает лицо, возвращается.
Герой целует и отпускает тощего раба. Они расходятся в разные стороны…
Поэт еще вписывает какую-то душераздирающую подробность в самое начало.
Вечером Каальбо в харчевне у порта «Что к Египту».
Садится на пол и читает — громко и чисто — пролог: море, приключения, страсти.
Там же купец Астарим, богатый и неграмотный: грамотность — средство, богатство — цель; достигнутая цель не нуждается в средствах.
Астарим и прочие прислушиваются. На самом интересном месте Каальбо умолкает. Просьбы, обещания; купец раскошеливается — Каальбо не уступает, потом отдает свиток за хорошую цену. Купец убегает домой (к грамотным рабам).
Двое суток литературоведы и читатели наблюдают то, что Каальбо именует «Великим кругом»: последовательное посещение и возлияния поэта и целой ватаги поклонников — во всех прибрежных кабаках Тирского острова. В последних кабаках питие в складчину. Первой ночью Каальбо бросает в мешок белый камень. Во вторую ночь мешок теряет. Заводит новый. Огорчения литературоведов компенсируются обширной стенограммой поэтических выражений, оборотов, идиом, цитат, стихов, сентенций, поговорок, произнесенных на «Великом кругу».