Под одним солнцем. Наша старая добрая фантастика (сборник)
Шрифт:
— Старинные, — задумчиво сказал юноша, осторожно листая страницы тонкими, длинными пальцами.
— Какие там старинные! — махнул рукой дядя Митрофан. — Перед самой войной куплены.
— О, конечно, — смутился Альбин, — я неточно выразился. Книги — такая вещь… Чем им больше лет, тем они ценнее… Я хотел сказать, что пройдут столетия, и некоторые из этих книг станут большой редкостью. За ними будут охотиться исторические библиотеки, музеи, любители старины. И даже не всегда за тем, чтобы их читать. Тогда это будет иначе… Книга скоро утратит свою роль сокровищницы
— Подорожает, что ли? — не понял дядя Митрофан.
— Подорожает? — повторил Альбин. — Ах, то есть станет дороже. Нет, это не то слово. Оценивать ее никто не будет. Это ни к чему. Просто она станет уникальной, бесценной… Библиотеки, имеющие такую книгу, будут вправе гордится. Ее написал кровью сердца мудрый человек в годы Великой Перестройки. Ее будут хранить среди других редкостей во дворце из металла и стекла, куда не проникает жара и холод, влага и пыль…
Дядя Митрофан покачал головой и осторожно смахнул паутину с корешка книги, которую Альбин держал в руках. Порывшись в кармане, достал старенькие очки в поржавевшей оправе, приладил их на нос, через плечо Альбина с любопытством и опаской глянул на заглавие. Удивленно заморгал маленькими глазками и еще раз перечитал заглавие, шевеля толстыми губами. Потом поглядел исподлобья на своего гостя.
Лицо Альбина оставалось задумчивым и серьезным.
— А ведь все таки псих, — пробормотал дядя Митрофан и, насупившись вышел из комнаты.
Книги не заинтересовали Альбина. Он перелистал их и больше к ним не прикасался. По прежнему сидел, молчал, думал… Казалось, он не отдавал себе отчета в опасности своего положения. Дядя Митрофан со страхом размышлял, что будет, если немцы устроят очередную облаву или обыск. Наконец он не выдержал и решил поговорить с гостем начистоту.
Свой рассказ о войне и оккупации он закончил словами:
— Понимать надо, в какое время живем. Никто не знает, что через час будет…
— Я понимаю, — тихо сказал Альбин, — и о многом я знал раньше. Но действительность оказалась в тысячи раз проще и… страшнее. До чего я был наивен Кузьмич! Чтобы понять по настоящему, недостаточно знать, надо видеть, участвовать самому… А я связан; связан понятиями и законами иного мира. Я лишен прав вмешиваться. И это ужаснее всего… Если бы можно было начать сначала! Поверьте, Кузьмич, я не могу сейчас помочь вам. Я вынужден ждать… Может быть, силовое поле восстановится, и тогда… Как бы это объяснить? Я еще не понимаю, что произошло, почему прекратилась связь и исчезло поле, но…
— Я ему про деда, а он про бузину, — раздраженно прервал дядя Митрофан. — Меня твои тере фере не интересуют. И помощи я от тебя никакой не жду. Ты лучше скажи, чего делать будем, если немцы нагрянут.
— Я сделаю все, что вы посоветуете.
— Первое разумное слово за неделю, — смягчился дядя Митрофан. — Тогда слушай. Документы у
— Документы?.. Ах, да… Никаких нет.
— Беда с тобой. В такое время разве можно без документов!..
— Я не знал, — Альбин смущенно пожал плечами.
— Тогда вот что. Я тебя спрячу в сторожке в лесу. Туда немцы не заглядывают. Ну, а там — поглядим… Согласен?..
Гость молча кивнул головой.
Они вышли на рассвете следующего дня. Альбин не стал переодеваться. Он согласился лишь взять резиновые сапоги, а поверх своего черного плаща надел старый брезентовый дождевик дяди Митрофана. На прощанье он низко поклонился Евдокии Макаровне и поблагодарил за заботу.
— Господа мы прогневили, — запричитала старуха, — живем, как звери; по своей земле крадучись ходим, всего опасаемся. Когда это кончится…
— Еще не скоро, — серьезно сказал Альбин. — Ваши через год сюда вернутся, а война закончится в мае тысяча девятьсот сорок пятого.
— Ишь, пророк нашелся, — проворчал дядя Митрофан. — Это ты как же узнал — по картам или из Библии?
— Просто мне так кажется, — смутился Альбин.
— Если кажется, перекрестись, — сурово сказал дядя Митрофан. — Такими делами, брат, не шутят…
— А ты на него не гавкай, — вмешалась Евдокия Марковна. — Может, он видит… Сынок, скажи, победим то мы?
Альбин мельком глянул на дядю Митрофана, повернулся к Евдокии Макаровне и, прочитав в ее глазах немую мольбу, твердо сказал:
— Вы победите; ваш народ.
— Спасибо, сынок. Спасибо… Только вот мы то с ним, — она кивнула на дядю Митрофана, — доживем до победы?
Альбин смущенно улыбнулся.
— Этого я не знаю, но горячо желаю вам дожить!
— Эток и я могу предсказывать, — заметил дядя Митрофан. — Пошли, пророк.
Логами, заросшими густым кустарником, они добрались до леса и вышли на дорогу. Альбин молчал; дядя Митрофан бормотал что то в усы, временами тихо поругивался.
— Не понимаю, что ты за человек, — заметил он наконец. — Не то безумный, не то только прикидываешься. Вроде бы и не плохой ты парень, а нет в тебе чего то. Решимости, что ли, в тебе нет? Откуда ты такой взялся?
— Не сердитесь, Кузьмич, — мягко сказал Альбин, — придет время я все объясню. А сейчас не могу, и все равно вы мне не поверите и не поймете.
— Загадки загадываешь! А сейчас, дорогой, война. И на фронте и в тылу люди гибнут. Ну я, к примеру, старик. За меня внуки воюют. А был бы помоложе… — дядя Митрофан махнул рукой.
— Вы считаете, что я должен…
— Ничего я не считаю. Я ведь не знаю, зачем тебя прислали. Может, так и надо…
— Молчите, Кузьмич! — голос Альбина дрогнул. — Вы вот говорите о гибели людей. Но убивать — какой это ужас! В бесконечной Вселенной нет ничего, поймите, ничего прекраснее жизни…
— Чудак! Кто этого не понимает. А для чего народ воюет? Для жизни. Чтобы жили наши дети и внуки и внуки внуков. Ты знаешь, как у нас до войны было?.. А разве можно жить, как сейчас! Ты мог бы так — всю жизнь?