Под Одним Солнцем
Шрифт:
Безразличное, равнодушное, оно надвигалось с неторопливой быстротой танка. Спина Дымова уперлась в стену. Отступать дальше было некуда. И он вспомнил про карабин.
Его карабин стоял, прислоненный к противоположному борту траншеи, где только что был и сам Дымов, и его уже не было видно за тучей пыли, которую гнали вдоль траншеи порывы ураганного ветра.
Нижняя челюсть, как плуг бульдозера, вспарывала грунт совсем рядом с Дымовым. Он вжался в скалу, ощущая ее твердую шероховатость. Мимо с равнодушным спокойствием проплывал необъятный бок, и лапы одна за другой вздымались в воздух с размеренностью часового механизма. Поднимались, а потом опускались, вновь вцепляясь в камень крепкими растопыренными
— Собственно, пока им не на кого было нападать, — сказал Горский. Он сидел на гнилом пне рядом с обрывом и протирал тряпочкой ствол карабина. — Но я не подозревал, что знаменитый охотник на людоедов может быть сентиментальным.
— Нет, — возразил Дымов. Он лежал на траве лицом вверх и смотрел в синюю яму неба. — Я не сентиментален. Но зарубок на прикладе я никогда не делаю.
— Я тоже этим не увлекаюсь, — сказал Горский. — Разве только в самых исключительных случаях. По-моему, если вы вышли на медведя с одной рогатиной и победили его, вовсе не зазорно поставить зарубку. Пусть не на прикладе, а на рогатине, не в этом суть.
Дымов ничего не сказал.
— Или песчаный дракон, — продолжал Горский. — Он совершенно неуязвим. У него непробиваемая броня, и точка на его голове, куда нужно попасть, гораздо меньше копеечной монеты. И голов у него две. А водятся драконы только в пустынях, на открытом месте, где спрятаться некуда.
— Кому — некуда? — спросил Дымов.
— Охотнику, кому же еще, — объяснил Горский. — Когда на меня пополз первый скалоед, я даже обрадовался. Когда я увидел этот разинутый зев и вспомнил, что в его глубине все превращается в воздух, меня прямо затрясло от возбуждения. Вы знаете, какая это пасть? Божественная пасть. Телега въедет, без преувеличения. Жалко, что вам не повезло и вы ни одного из них не выследили. Потому что это уникальное зрелище.
Дымов молчал.
— Ничего, еще повезет, — сказал Горский.
Дымов молчал, глядя в синюю яму неба.
Он стоял, прислонившись к неровной стенке, и смотрел вниз, на поворот. На него обрушивались волны чистого воздуха. Ветер дул прямо в лицо и все время усиливался.
Здесь когда-нибудь вырастет город, думал он. Ты не должен забывать этого, обязан помнить об этом. Здесь будет царство добра и света, здесь поднимутся стеклянные горы зданий и протекут бетонные реки, оправленные в подстриженную зелень бульваров. И здесь будут жить люди.
Здесь будут жить миллионы счастливых людей, думал он, глядя на клубящееся облако, выползающее из-за поворота. Вы будете здесь жить, и работать, и наслаждаться жизнью, и воспитывать счастливых детей, которые когда-нибудь станут счастливыми взрослыми. Но будете ли вы помнить?.. Не нас — нам забвение не грозит. Вы начертаете наши имена на стенах своих светлых строений — навечно, рядом с именами генетиков Дзеты. Или воздвигнете памятник — один или несколько. Или придумаете что-то еще. Но будете ли вы помнить, откуда взялся воздух в вашей светлой и доброй стране?..
Сквозь прицел карабина Дымов смотрел на приближающееся животное. Он знал, что не промахнется.
ПРИОБЩЕНИЕ К БОЛЬШИНСТВУ
Большой темный конверт из полупрозрачного шелковистого пластика Рут Доррингтон получил на пятый день после возвращения
Разбирая утреннюю почту. Рут Доррингтон презрительно усмехался: «Что за снобы! Кто-то не поленился написать адрес собственноручно, старинным рукописным шрифтом, некогда специально придуманным, чтобы излагать мысли на бумаге. Наверно, рассчитывают заполучить автограф… Как бы не так!»
За годы, проведенные на Плутоне, Рут не написал ни строчки. Там было не до этого… Магнитная лента, диктофон, в крайнем случае — старый полуавтомат, на котором можно печатать, чуть касаясь пальцами клавишей.
Шевеля губами, Рут с трудом разбирал причудливые знаки. Приходится тратить время на такую чепуху!.. Некоторые буквы рукописного алфавита он вообще забыл.
«Что, например, обозначают эти закорючки? Придется заглянуть в справочник. Сомнительное удовольствие — корпеть целое утро над расшифровкой чьих-то каракуль. Времени им тут девать некуда!..»
Впрочем, и его время теперь тоже текло без особой пользы. Впервые за десять лет… Ступив на бетон Центрального космодрома, он только и делал, что пожимал чьи-то руки, пил, ел, улыбался в ответ на просьбы: «Еще улыбку в эту сторону, дорогой мистер Рут!» Без конца отвечал на дурацкие вопросы… Теперь по утрам — еще ворох корреспонденции. Ничего не поделаешь… «Через это надо пройти», — шепнул вчера кто-то из журналистов, подсовывая Руту под самый нос портативный экран видеопередатчика. «Два слова, капитан. Миллионы ваших соотечественников, прильнувшие сейчас к видеоэкранам, горят желанием услышать ваш голос и узнать об урановых месторождениях, которые вы открыли на Плутоне»… Очень нужны эти месторождения «миллионам соотечественников»! Тем более что большинство, конечно, догадывается, для каких целей будет использован уран…
Десять лет жизни — срок немалый! К тому же, десять лет, прожитых им, Рутом Доррингтоном! Здесь, на Земле, стрелки часов бежали быстрее. И кое-что тут изменилось не в лучшую сторону. Он уже успел подметить. Да и на Плутон доходили вести…
Рут раздраженно отбросил очередное письмо. Все одно и то же: приглашения на приемы, просьбы о «личных встречах», предложения рекламных бюро и фирм, краткие извещения («Имею удовольствие сообщить, что вы избраны почетным членом нашего клуба»), какие-то дипломы… Несколько гладких белых пластинок — видеозвуковые письма… Надо будет их потом прослушать на видеопроекторе.
Остается еще большой темный конверт. Может быть, необычная форма и цвет не обманут ожидание?..
Рут неторопливо вскрыл конверт. Изнутри выскользнула полоска темной ткани с несколькими строками печатного текста:
«Руту Доррингтону,
космическому пилоту первого класса,
капитану трансуранового планетолета «Метеор-3»,
Командиру Второй экспедиции на Плутон.
Отель «Парадиз».
Дорогой друг! Вам надлежит приобщиться к большинству не позднее, чем через десять дней с момента получения нашего письма. Вы сами повинны в том, что обращаемся к Вам сразу же после Вашего триумфального возвращения. Однако надеемся, что Вы в полной мере оцените продолжительность предоставленного Вам срока. Вы первый, для кого делаем это исключение в признание выдающихся заслуг. Мы полагаем, что нет надобности объяснять Вам, что решение является окончательным и ни при каких обстоятельствах не может быть отменено или изменено. Попытка уклониться приведет к последствиям столь же нежелательным, сколь и страшным…
С уважением и восхищением по поручению Высшего Совета Равных…»