Под Одним Солнцем
Шрифт:
Галочка вздохнула.
— Кофе остынет.
— Я люблю холодный кофе.
— Ты глупый.
— Я это знаю.
— Ты ничего не знаешь. И ничего не понимаешь. — Она еще раз вздохнула, подумала, снова вздохнула. — Ты останешься?
— Какой странный вопрос! Вон даже твоя такса смеется.
Это была ложь, такса не смеялась.
— Хорошо, милый, — сказала Галочка, — но я должна предупредить: я тебя все-таки не люблю…
«Так вот почему у таксы печальная мордочка», — подумал я.
Я взял чашечку с кофе. Кофе действительно остыл. Встать и молча уйти? Или встать,
— Я была у Яши, — сказала Галочка далеким, как эхо голосом. — Никого в лаборатории не было. Была суббота…
«Когда я напивался у Плющиков», — по-следовательски отметил я про себя.
— … Мы разговаривали, и Яша спросил, люблю ли я тебя. Знаешь, милый, мы ведь всегда играем с собой в разные игры. С собой и с другими. Не знаю почему, но я не могу играть с Яшей. Это как исповедь. Я подумала: а действительно, люблю ли я его? Или мне хочется любить его? Девки наши институтские мне ведь уши прожужжали: да вы созданы друг для друга, да он такой молодой и талантливый, да он не пьет, да он не курит, не бабник… Я думала, наверное, минут десять, и Яша терпеливо молчал. Он стал очень чутким. У меня такое впечатление, что многие вещи он понимает уже лучше нас. Он ведь не суетится и не мечется, не рассчитывает и не шустрит. Ему ничего не надо, а правда, милый, наверное, быстрее открывается тем, кому ничего не надо. А мне все всегда надо было. Но не сейчас. Сейчас мне ничего не надо. Я думала, думала и вдруг так явственно, как будто кто-то навел все на фокус, увидела: это я не тебя люблю, не тебя, Толю Любовцева, а себя. Себя, идущей под руку с Толей Любовцевым. Ах, это тот самый Любовцев, что получил премию за это… как это… искусственный разум? Скажите, пожалуйста, такой молодой и уже лауреат. Знакомьтесь, дамы и господа, это моя супруга Галина Любовцева. И так далее. И я сказала Яше: «Яша, миленький, боюсь, я не знаю, люблю ли его». И Яша сказал: «Какие странные существа». Вот все, Толя. Прости, что причинила тебе боль. — Галочка невесело улыбнулась и закусила верхнюю губу.
— Спасибо, Галчонок, — сказал я и тоже попытался улыбнуться. И не смог. — Галчонок, — добавил зачем-то я.
На этот раз слово было живым, трепещущим, улетающим. Может, я и произнес его, чтоб удержать хоть на секунду, но птица уже взмахнула крыльями и грустно летела от меня.
— Может, сделать тебе свежий кофе? — спросила Галочка и вдруг заплакала.
«Конечно, — зло подумал я, — жалко расставаться с раутами и пресс-конференциями». Подумал, и мне стало стыдно. Я встал, поцеловал Галочку в лоб и ушел.
— Что-нибудь случилось? — спросила мать, когда я пришел домой. — У тебя такой вид…
— Да абсолютно ничего не случилось, если не считать таких пустяков, как пути развития человечества и то, что я сейчас расстался навсегда с любимой девушкой.
— Очень остроумно! — саркастически воскликнула
— Хватит вам всем меня мучить! — гаркнул я и захлопнул с силой дверь моей комнатки.
Тоненько звякнул стакан на письменном столе. И тут же звякнул параллельный телефон. Мать побежала звонить подругам, какой я истерик.
— Я должен тебя поблагодарить, — сказал я Яше, когда все ушли и мы остались одни.
— За что?
— За то, что ты спросил Галочку, любит ли она меня.
— Это помогло вам расстаться?
— Нет, что ни говори, а все-таки иногда можно отличить искусственный разум от обычного. Человек так не сказал бы.
— Не юли. Я спросил, расстались ли вы?
— Да, Яша. Если бы не ты, мы скорей всего поженились бы и прожили долгую жизнь.
— Без любви?
— Сколько угодно. Есть вообще такое направление, представители которого считают, что начинать совместную жизнь супругам следует, не любя друг друга. Им тогда нечего терять.
— Очень остроумно, — сказал Яша почти таким же голосом, что моя мать. — Но вообще я нервничаю.
— Из-за чего?
— Как, неужели ты забыл? Завтра мне должны дать тело робота, и я обрету хотя бы ограниченную подвижность. Скажу тебе откровенно, мне изрядно надоело смотреть полтора года на одну и ту же стену.
О господи, как я мог забыть! И не успел я отругать себя за непростительную эгоистическую забывчивость, как дверь распахнулась и в комнату заглянула голова Германа Афанасьевича.
— Как, и вы здесь? — спросила голова.
— А я не знал, что вы задержались так поздно.
— Колдовали все в мастерской, тележку для Яши доводили.
— И как? — спросили мы с Яшей одновременно.
— Смотрите, — небрежно сказала голова и исчезла, а вместо нее в дверь въехала небольшая тележка с тумбообразным туловищем и двумя опущенными руками.
— И я смогу по собственному желанию передвигаться с места на место? — спросил Яша.
— Еще как! — с гордостью сказал Герман Афанасьевич. — А что, может, попробуем сейчас?
— Сейчас, сейчас, — заверещал Яша.
Мы подкатили тележку, подняли Яшу и осторожно опустили на тумбу.
— Займитесь-ка кабелем, Толя, а я укреплю его и подсоединю управление.
Через полчаса мы отошли на несколько шагов, и Герман Афанасьевич сказал:
— Ну, Яша, с богом. Только осторожно. Тебе еще нужно освоить управление. Главное, не торопись.
Тележка дернулась, но не тронулась с места.
— Ничего, ничего, не нервничай, — сказал я, чувствуя, как весь напрягся, помогая мысленно Яше.
— Я не могу, — проскулил Яша.
— Сможешь, — твердо ответил Герман Афанасьевич. — Ты у нас все можешь. Ну еще раз!
Тележка вздрогнула и покатилась прямо на стену, резко затормозила.
— Ну сынок, катайся, — сказал Герман Афанасьевич и зачем-то начал тереть глаза лоскутом, который вытащил из кармана халата.
— Спасибо! — громко, на всю мощность своего усилителя, крикнул Яша и дал задний ход.
— Молодец, теперь руки, — скомандовал инженер.
— О, у меня еще есть руки! — снова завопил Яша. — Я совсем забыл о них.