Под позолотой — кровь
Шрифт:
К подполковнику подбежал водитель и сказал, что того к телефону. Симоненко, не торопясь, встал, потянулся, посмотрел на часы. Начало второго. Но жара не спадала и духота не отступала. И ни малейшего ветерка. Подполковник сел на переднее сидение своей «волги» и взял трубку.
Смотревший на него сбоку водитель заметил, как выступили на лице подполковника желваки, как побелели костяшки пальцев, сжимающие телефонную трубку.
– Это все? – спросил подполковник. – Я остаюсь на месте.
Симоненко положил телефонную трубку и откинулся на спинку сиденья. Все еще
Симоненко вылез из машины и очень медленно пошел к киоску. Свидетели. Свидетели погибли почти одновременно. И женщина, и Вася Кинутый. И Гопа с Серым. Почти одновременно кто-то убрал свидетелей. И у Симоненко на руках сейчас остался только один человек – тот, кто сейчас лежит в больнице, и который назвался убийцей.
Симоненко остановился, потом повернулся и быстро вернулся к «волге». Нужно усилить охрану в больнице. Двух человек мало, не дай бог, они попытаются убить того парня. В конце концов, черт с ним, с этим ублюдком, не должны пострадать его люди. Не должны ни в коем случае.
Для подполковника фраза «его люди» никогда не была набором пустых звуков. Его люди находились под его защитой. И карать их он тоже старался собственноручно. Это его люди, и он не позволит никому безнаказанно их убивать.
Пока подполковник отдавал распоряжения по телефону, к машине прибыл запыхавшийся старший лейтенант. Подполковник обернулся к нему и поморщился. Он не любил этого участкового, и эта нелюбовь формировалась где-то на генетическом уровне.
Симоненко понимал всю иррациональность этой неприязни, старался убедить себя в том, что этот Мусоргский не лучше и не хуже остальных участковых, но ничего не мог с собой поделать. Еще когда Симоненко был молодым опером, его часто выручало чутье на людей, и он привык доверять этому чутью. Чутье предупреждало его и в этом случае, но Мусоргский тоже относился к его людям, и пока не были доказаны его грехи, он тоже находился под защитой Симоненко.
Волнуется участковый, автоматически отметил Симоненко. Можно его понять – второй случай на участке за сутки. Не каждый день выпадает обнаружить почти десяток покойников в кафе. Движением руки Симоненко прервал рапорт участкового и протянул ему руку:
– Здравствуй.
– Здравствуйте, товарищ подполковник, – ответил на рукопожатье Мусоргский, и подполковника передернуло от прикосновения ладони старшего лейтенанта. Симоненко отпустил руку. Он честно пытался преодолеть брезгливость и не мог. От участкового разило потом так, что Симоненко вспомнил его прозвище – Мусор.
– Не везет тебе, старлей.
– Да, это, не везет, – Мусоргский двигался рядом с подполковником, стараясь ступать в ногу.
– Ты вот, что, Мусоргский, подготовь мне на завтра рапорт об этом Кинутом, что, как, с кем. Походи с утра по участку, поспрашивай. Заодно, аккуратно, выясни у старушек, может, кто видел кого у «Южанки». Ходят слухи, что там были свидетели. Понял?
– Так точно, товарищ подполковник, –
– Лады. Теперь вот, тут у нас киоскерша психует, нужно отвести ее домой, объяснить мужу и предупредить, чтобы завтра дома посидела. Мы, если понадобится, вызовем. Ты эту торговку знаешь?
– Кого, эту? Нинку? Хорошо знаю, я на участке всех знаю.
Само собой, должен знать, столько лет на участке. Столько лет, всех должен был выучить, подумал Симоненко. И не нужно ему так волноваться и стараться изобразить из себя служаку. Волнуется.
Симоненко подошел к сидящей на скамейке возле киоска Нинке и тронул ее за плечо:
– Уже успокоилась? Ну и хорошо. Тебя вот участковый проводит домой, чтобы не страшно было.
Подполковник почувствовал, как плечо под его рукой задрожало, Нинка не оборачиваясь поднялась. Побледнела она, что ли, подумал Симоненко. Может, показалось. А, впрочем, ее можно понять. Вообще всех можно понять, для всего можно придумать объяснения. Даже для того, почему три здоровых мужика лежат с развороченными черепами, почему сорвалась с трассы машина, и почему подполковник милиции выслушивает указания от преступника. Для всего можно придумать объяснения. Вот только не всегда удается понять истинные причины.
– Ладно, Мусоргский, двигай, – сказал Симоненко, – до свидания, Нина.
Нинка, двигаясь как во сне, опустила ставни на окнах киоска, закрыла дверь на ключ и, с трудом передвигая ноги, стараясь не оглядываться на участкового, пошла в сторону дома.
Возле Симоненко взвизгнул тормозами УАЗ с включенной мигалкой. Из машины вышла женщина лет сорока. Жена хозяина дома, понял Симоненко, привезли.
Он шагнул к ней навстречу, хотел поздороваться, но женщина его опередила:
– Убили? Васю убили? А Малявка? Малявка где?
– Какая малявка?
– Да алкаш этот, Малявка. Это он целый день ошивался у нас, чего-то шептались с Васей.
– Малявки там нет.
– Это он, Малявка, это он Васю моего! – заголосила жена убитого.
Вдова, поправил себя Симоненко, вдова. И что странно, хоть за время работы в милиции к этому уже нужно было привыкнуть, но всегда поражала подполковника реакция жен и вдов на несчастье, произошедшее с их мужьями. Как бы ни изгалялся над своей женой покойник, как бы ни наплакалась она от него за время супружества, но крик, истерика, слезы – все это было всегда искренним.
Осталось только выяснить – кто этот самый Малявка. И найти его. Как можно скорее, потому что свидетели в этом сезоне живут недолго.
Графин съехал с базара – его проблемы. У него всегда не хватало куража. Не было в нем желания раскровянить кому-нибудь хлебало или вставить девке пистон, не обращая внимание на ее хипешь. Ну и хер с ним, пусть на атасе постоит – самое его дело. Сявка и Локоть даже не оглянулись, когда Графин поднял что-то с песка и остался стоять у лестницы. Может, и правда кто-то решил свою шалаву сводить ночью на пляж. Тогда Графину придется что-то делать.