Под прицелом войны
Шрифт:
О войне можно было бы рассказать и больше, когда еще свежа была память о ней. Сейчас уже многое подзабылось. Помнится отрывками. Теми ужасами и бедами, которые остаются с тобой навсегда.
В лихие годы
Родился в Минске в 1932 году. Исследователь в области экологии и радиоэкологии растений. Член-корреспондент НАН Беларуси. Доктор биологических наук. Заслуженный деятель науки.
Жил
В 44-м по мере освобождения советской территории от немецких оккупантов мы стали пробираться поближе к родине. Сначала на Полтавщине пожили в городе Лазирки (до 1945 года), а затем вернулись в Белоруссию.
Приехали в Минск – кругом одни развалины. Город на 90 % был разрушен. Первые два года после окончания войны жили в подвалах, в антисанитарных условиях. Было голодно, холодно. Продукты выдавались по карточкам. В общем, хватило горя – и нам, и всем остальным. Но выкарабкались, как видите, выучились и смогли даже кое-что сделать полезное для своей страны.
В нужде и страхе
Родился 2 февраля 1935 года в деревне Беркозы Жабчицкого (ныне Пинского) района Брестской области. Исследователь в области физиологии и биохимии растений. Доктор биологических наук.
Наша деревня расположена всего-то в двадцати километрах от Пинска, но по довоенным меркам это была настоящая полесская глушь. Кругом леса, радио отсутствовало, так что о войне мы, дети, просто не подозревали. Она ворвалась в нашу жизнь весьма неожиданно. Мне шел тогда седьмой год. Проснулся утром, вышел на улицу, смотрю: едет какая-то странная машина с подножками по бокам, на которых человеку можно было стоять. И с рупором наверху. Из рупора доносится громкий русский голос: «Граждане! Не бойтесь, выходите из домов. Пришла новая власть!»
Люди потихоньку начали открывать двери, настороженно выглядывая из-за них. Стрельбы никакой не было. Бои шли где-то вдалеке, и я даже не слышал их шума.
А вблизи селения практически в тот же день закипела работа. Дело в том, что рядом с деревней – примерно в пятидесяти метрах от одного ее конца и в двухстах от другого – проходила железная дорога Брест – Гомель, стратегически очень важная для переброски войск, техники, боеприпасов и прочего снаряжения. Ее надо было тщательно охранять. Под жилье оккупанты срочно приспособили кирпичное здание, в котором при советской власти размещались железнодорожные служащие.
Заборы поломали в первую же ночь. Деревню вокруг немедленно обложили кострами. Они пылали примерно через каждые сто метров. И все из-за того, что рядом полотно железной дороги. Боялись, видимо, нападения на нее из леса. Они же не знали, кто тут и что тут. Вскоре перестала существовать и сама деревня. Поступила команда о ее сносе. Дали для этого очень короткий (не помню уже точно, какой) срок. 700-метровая зона по обе стороны от железнодорожного пути должна была быть свободной от деревьев и построек.
Началась переездная суматоха. Дома срочно разбирали кто как мог и перемещали на новое место жительства – к опушке леса, километра на два от рельсов. С разбираемых хат сначала, естественно, снимали крыши. Забавы ради мы стали лазать по оголенным бревенчатым срубам, а однажды подвесили внутри кусок железа и попробовали звонить. Как это делает колхозный сторож или бригадир, сзывая народ на сбор. Над нашими головами тут же просвистели пули, выпущенные из пулемета. Не понравилась оккупантам такая музыка, похожая на набат.
Тревожным стало время. Ночью уходили спать в лесные землянки (был там неподалеку такой уютный березнячок), так как в хатах оставаться было страшно. Что там у завоевателей на уме! Вернемся, бывало, утром домой – повсюду на земляном полу следы немецких сапог. Приходили, значит, в наше отсутствие. Смотрели, контролировали. И такое случалось довольно часто, поэтому мы и жили большей частью в землянках. Даже днем иногда старались находиться в лесу.
Вскоре после прихода немцы объявили строгий приказ: всем железнодорожникам выйти на работу немедленно! Иначе расстрел. Отец мой до войны был обходчиком – сначала при поляках, а затем и при советской власти, которая была установлена в Западной Белоруссии в 1939-м году. Пришлось подчиниться. Так и трудился все четыре оккупационных года. Куда денешься!
Хорошо помню, как моих земляков вывозили в Германию на принудительные работы. Забирали силой. Плач стоял во всей округе. Отобранных собирали в одном месте. Потом приходили поезда и людей запихивали в грузовые вагоны с маленькими окошечками под самой крышей, до которых не дотянешься. Возили, как скот. Длинные получались эшелоны.
Поезда с невольниками проходили через нашу местность на запад в течение многих дней. Мужчины часто выпрыгивали из них на ходу и катились с откоса. Не в каждом вагоне была охрана. От двух до пяти человек спасались подобным образом от рабства каждый день.
Детей немцы поначалу даже кормили обедами из солдатской походной кухни, которая приезжала в деревню на машине. Каждому желающему выдавался котелок, и малышня от пяти до десяти лет, а то и меньше возрастом выстраивалась в очередь. Повар наливал в посудину гороховый суп с мясом. По тем голодным временам это было несказанно вкусно. В свою очередь с вышки (мы звали ее маяком) дежуривший там пулеметчик бросал иногда нам прямо на песок конфеты или папиросы россыпью. Мы их тут же расхватывали – курили тогда все без исключения. Немец хохотал.