Под прикрытием
Шрифт:
– Вдруг, слышу: «Цо, холера!». Скрипнула дверь вагона, польские солдаты бросились в темноте избивать прикладами всех лежащих в вагоне. С тех пор, я старался не спать и не впадать в беспамятство.
– Не могу сказать сколько ехали… Вдруг остановка, скрипят двери вагона: «Вставать, скурве сыне! Зараз бендзем выходить!». Все поднялись. Выходим на платформу и строимся по четыре в ряд. На станционном здании читаю надпись: «Волковыск». «Ходзи!», - командует унтер-офицер. Конвоиры окружают нашу группу тесным кольцом. Я, еле перебирая ногами, иду вперёд - повиснув на
– Подходим к огороженному колючей проволокой зданию - управление коменданта Волковысского концлагеря. На крыльце появляется немолодой офицер с отёчным лицом. Конвоиры вытягиваются в струнку. Вслед за начальником лагеря выходит с десяток солдат - у каждого в руке плетка и шомпол.
– «Бачнись»! – но никто из нас не понимает этого слова. Тогда офицер орет на великолепном русском языке: «Смирно! Голову выше, сволочи»! Затем, он командует: «Господа офицеры царской армии, пять шагов вперед, шагом марш!». Из наших рядов выходят четверо. «Господа русские офицеры» впечатление производят не из сильных! Остатки больничных халатов, сине-черные следы от избиения на лицах — трудно в таком виде показать «доблестный» вид. Каждый из них громко и отчетливо рапортует о своем дореволюционном чине и полке. Он им: «Станьте в сторону, господа офицеры!»
– Следующая команда: «Товарищи красные командиры, пять шагов вперед, шагом марш!». В наших рядах тишина… Никаких движений — замри, сердце! «Значит, нет красных командиров? – почти дружелюбно спрашивает, - а может быть, есть?». В наших рядах то же настороженное молчание.
– Тогда: «Господа офицеры, покажите мне, кто здесь красный командир, комиссар или коммунист». Не совсем уверенно, видимо, тяготясь своей постыдной ролью, приближаются недавние товарищи к нашей группе. Один из них подходит ко мне вплотную, смотрит подслеповатым глазами куда-то мимо и проходит мимо.
– «Господа офицеры» понуро бредут к командиру: «Ни на кого не можем показать, ваше высокоблагородие». Польский офицер презрительно их оглядывает: «Вы недостойны носить свое высокое звание!». Вдруг, он сам подходит вплотную к нам, из второго ряда слева вытаскивает какого-то человека с перевязанной грудью и сильным ударом в голову валит его наземь…
Сделав небольшую паузу и краем глаза глядя на притихшего Каца, я вдруг как заору:
– …ЖИД, КОМИССАР!!! СМЕРТЬ ТЕБЕ!!!
Клянусь – он чуть в форточку не выпрыгнул!
– Польские солдаты накинулись, бьют его - предсмертный ужас в глазах жертвы, крики, хрипы, стоны – переходящие в утробное мычание. Вскоре все кончено - на земле бездыханный труп в луже собственной крови. Солдаты оттаскивают его в сторону, затем по знаку начальника хватают следующего «коммуниста» и всё повторяется заново: короткий вопрос, удары и безумные крики истерзанного… Ещё один обезображенный трупп.
Траурно склонив голову, я замогильным голосом:
– Вскоре, должна настать моя очередь и я готовился достойно встретить смерть, вспоминая родных, близких, друзей… Командира и комиссара нашего полка… Товарища Троцкого и его речь на митинге незадолго до
Тяжело вздыхаю:
– …Но Солнце уже садится, палачи устали и торопятся домой к семьям.
Абрам Израилевич хрипло, вытирая платком пот со лба:
– Товарищ Свешников… Думаю, на сегодня достаточно воспоминаний. Давайте лучше поговорим о вашем ограблении.
***
Далее товарищ Кац задавал вопросы о «происшествии», один из его сотрудников записывал, а другой снова с отсутствующим видом смотрел в окно.
По существу дела, я рассказал, что плохо себя почувствовал ещё будучи проездом в Москве – результат тяжёлой контузии на Польском фронте, нечеловечьих условий в польском концлагере и перенесённого затем сыпного тифа. Помню, как пересаживался с поезда на поезд в Нижнем Новгороде – больше ничего не помню… Должно быть, возвратный тиф – про который говорил недавно побывавший здесь доктор Ракушкин.
Перечислил якобы украденные у меня вещи, особенно сожалея про красные революционные шаровары - которыми меня лично наградил за одно особенно «жаркое» дело, полковой комиссар Шниперсон и про комсомольский билет и значок – вручённые лично товарищем Шацкиным Лазарем Абрамовичем8, во время моего пребывания в Москве.
Наконец, все вопросы «по делу» были закончены, протокол составлен и началось то, о чём я больше всего боялся: зная о том, что я «воевал» в Восточной Польше, главный мент - видно ностальгируя, начал меня расспрашивать о родных местах. В принципе, я этого ожидал и, в ответ поступил «по-одесски»: начал ему тереть - как к нам в дивизию приезжал лично САМ(!!!) товарищ Троцкий и, про что он рассказывал на митинге.
– …И, тут над нами пролетает белопольский аэроплан и кидает бомбу! – нагоняю жути, - а товарищ Троцкий, помахал ему кулаком и говорит…
Бла, бла, бла…
Язык у меня с детства был хорошо подвешен – о чём разговор!
Лев Давыдович, в этот временной промежуток был в немалом авторитете – про него говорили не меньше чем про Ленина и, явно больше - чем про Сталина… Все три милиционера, слушали меня раскрыв максимально рот и широко развесив уши.
Здесь надо упомянуть, что опять же по рассказам, Абрам Израилевич – набивая себе цену, очень любит кичиться своим знакомством с другими – «вышестоящими» московскими евреями. С тем же Троцким, к примеру…
Конечно, «свистит» как сам Лев Давыдович! Торчал бы он тогда в этой дыре, ага…
Поэтому видно, мой рассказ произвел на него потрясающее действие – главмент, как бы «потух» и стал даже «меньше ростом».
– Вы член партии? – спрашивает.
– Нет, но я член Российского коммунистического союза молодёжи, - важно отвечаю, - у вас в Ульяновке есть первичная ячейка РКСМ?
А, глазёнки то забегали! А вдруг за её отсутствие нахлобучат местный партактив?! Ладно, выручу – так уж и быть: