Под прикрытием
Шрифт:
– С именем Аллаха! – истошно выкрикнул амир.
Прошло двадцать секунд – всего двадцать секунд. Много это или мало – двадцать секунд? Наверное, мало, это всего лишь досчитать до двадцати. Но для скопившихся на площади террористов, внимающих словам своего амира, это было много. Для них в эти секунды закончилась их жизнь – быстро и страшно.
Амира сбросило с трибуны первым – несколько пуль из крупнокалиберного пулемета прошли сквозь него, оставив в теле дыры величиной с кулак. Тот, кто только что говорил про русских свиней, лежал сейчас на иссушенной солнцем земле, и земля жадно впитывала его кровь…
Остальные умерли почти сразу – спецназовцы ударили из нескольких стволов,
Командовать не пришлось – отстрелявшись, спецназовцы выскочили из машин, разбежались по углам площади, занимая примеченные укрытия. Еще пара десятков секунд, и у машин остался лишь командир, его телохранитель – в спецгруппе эта обязанность была сменной, сейчас ее исполнял Ворон – и двое пулеметчиков за пулеметами, над раскаленными стволами которых поднимался едва видимый дымок…
Сбившийся около трибуны мирняк – они еще толком не поняли, что произошло. Едкий запах сгоревшего пороха в сочетании с медным ароматом крови – запах бойни. И крест с распятым на нем человеком – простым человеком, не сыном Божьим. Крест под этим раскаленным, безжалостным небом, как и почти две тысячи лет тому назад…
Не говоря ни слова, командир спецгруппы пошел к кресту, Ворон последовал за ним, держа наготове автомат, оглядываясь по сторонам. От террористов подлянки ожидать не приходилось – два обычных пулемета и крупнокалиберный славно пропололи всю эту заразу с поля. Но вокруг них была целая станица – мало ли кто прячется в домах. Поэтому Ворон прикрывал своего командира от наиболее вероятного направления огня своим телом.
У креста Немой остановился на мгновение, посмотрел снизу вверх, на распятого на кресте пацана – словно желая запечатлеть в памяти это страшное зрелище…
– Помоги… – бросил он.
Немой взялся за крест руками, Ворон ударом ноги сломал перекладину внизу. Вместе они осторожно опустили крест на землю.
– Твари…
По привычке Немой осторожно прикоснулся к шее, там, где у человека проходит артерия, – и с изумлением почувствовал едва уловимую пульсацию.
– Ворон! Дока сюда – мухой! Кажется, еще жив!
Картинки из прошлого
Небольшой – по меркам представительского класса машин – темно-серый «Даймлер» довольно лихо заехал на огражденную подстриженным кустарником стоянку, затормозил, выбросив из-под колес порцию щебня. Какое-то время он так и стоял – будто водитель приехал сюда и не знает, что делать дальше. Потом со стороны водителя открылась дверь, и на стоянку выбрался человек – высокий, лет сорока на вид, идеальная прическа, аккуратно подстриженные небольшие усики, дорогой костюм. От этого человека буквально веяло довольством и уверенностью верхушки среднего класса. Если бы кто встретил его на улице, то предположил бы, что это директор молодого, но подающего надежды и быстро идущего в гору общества на паях, выпускающего какие-нибудь совершенно очаровательные зубные щетки или дорогую мебель. Но это была всего лишь маска – одна из многих. Раньше, когда этот человек занимался оперативной работой, его звали «Хамелеон».
Несмотря на моложавый вид, в прошлом году этот человек отметил свое пятидесятилетие. Работал он под
Сейчас Ковач достал с заднего сиденья зонт – не складной, автоматический, как ныне модно, а солидный, едва ли не метровый зонт ручного раскрывания, с изящной ручкой из дорогих пород дерева – настоящий зонт для настоящего джентльмена. Озабоченно посмотрел на небо – погода была совсем британская, все небо затянуто тучами, с утра поморосил дождь и перестал, но вот-вот снова пойдет, зонт нужен. А если не пойдет дождь, так сойдет как трость. Ковач запер машину и направился к выходу со стоянки – гаревая дорожка вела к зданию администрации, к трибунам и стрелковым полям, откуда не прекращался раскатистый треск выстрелов…
Слушая все это, Ковач поморщился. Как истый англоман, он обожал охоту на птицу с классическим двуствольным ружьем – горизонталкой и показывал неплохие результаты в спортинге. Он даже пристрастился к такой, истинно британской забаве, как охота на кабана с револьвером крупного калибра. Ковач несколько раз устраивал такие охоты в России, приводя в ужас егерей в угодьях – русский кабан покрепче британского будет, его не всякая винтовочная пуля возьмет, а клыки – хуже ножа, пропорет до смерти. Нынешнее повальное увлечение русских пулевой стрельбой, всецело поддерживаемое армией и Императорским стрелковым обществом, приводило его в уныние…
Ну что, скажите, в этом привлекательного? Ведь охота – это прежде всего общение, круг друзей – неспешно вышагиваешь с ними по лесу или полю и в промежутках между выстрелами ведешь светскую беседу. А потом егеря красиво выкладывают твою добычу, и ты подсчитываешь ее, а самых красивых птиц отдаешь таксидермисту. Потом через неделю приходишь к нему в контору, и твой трофей ждет тебя на подставке из дорогих пород дерева с медной табличкой, указывающей, кто и как добыл эту птицу. Не стыдно и в гостиной поместить. А тут? Лежишь на земле, целишься, ждешь подходящего ветра, тыкаешь клавишами в баллистический калькулятор или высчитываешь поправки в уме. И все – один, наедине сам с собой, в полной сосредоточенности. Разве это отдых – это тяжелая работа…
Так, поглощенный собственными мыслями Ковач и не заметил, как дошел до сторожки смотрителя. Пожилой, с шикарными усами смотритель пересчитал высыпанные на прилавок серебряные монеты, звякнул кассовым аппаратом…
– Господин Котовский уже здесь?
– Приехали-с… Двадцать минут назад. Трубу изволите?
– Давайте.
Смотритель порылся под прилавком и выложил довольно длинную раскладную трубу, подобную тем, какими пользуются астрономы-любители.
– Господин Котовский на тысячеметровом стрельбище, это налево и до конца, ваше благородие. Если желаете, ценные вещи можно положить в сейф, всего двадцать копеек.