Под псевдонимом «Мимоза»
Шрифт:
Но свадьба-то уже была «на носу» — ко дню торжества из Вены собирались прилететь родители. Однако… Максим исчез. И обескураженной невесте пришлось сообщить отцу, что все отменяется.
Она не помнила, сколько ночей не смыкала глаз, когда душевная боль переросла в тупое отчаяние. Ее сознание разрывали противоречия: то она вспоминала их романтичные прогулки и в дождь, и в снег, то с ужасом переживала вновь подробности той злополучной ночи, пытаясь вытравить из своего сердца «этого мерзавца». Однако такую великую любовь напрочь вырвать из сердца ей было не под силу. И она безутешно задавалась вопросом: как Максим мог стать таким? Почему? Откуда в нем столько мерзости? Неужели вообще между мужчиной и женщиной все та-ак происходит? Еще раз что-либо подобное я просто не переживу! Гм… а ведь мама у него милая, интеллигентная,
Сия история кому-то показалась бы банальной, но в душе девушки она произвела фундаментальный переворот. С тех пор ее кроткий нрав удивительным образом соединился с железной волей: задумывая совершить что-либо, она становилась непреклонной. Именно эта черта характера стала причиной ее одиночества. Мимоза раз и навсегда решила: замуж выходить — это не для нее! Ведь настоящей-то любви на этом свете нет — одни только иллюзии. И брак собственных родителей представлялся ей далеко не безоблачным. И жизнь бабушки Фаины с дедом Иваном была отнюдь «не сахар». Ведь бабушка почему-то не уставала повторять подраставшей внучке:
— Учись, Мими! Какой бы муж тебе ни попался — не сиди дома, как мать твоя и я, грешная! Будь самостоятельной, нам, женщинам тоже нужна свобода!
Вскоре научным руководителем Марии Ивлевой согласился стать профессор Нилов. Что за невероятная это была удача, она поняла лишь много лет спустя. Кем же был Конрад Федорович? Сын московского профессора-востоковеда, он с юных лет изучал китайский и фарси. А после революции оказался вместе с родителями во Франции, продолжив образование в Сорбонне. Не раз вспоминая о Париже, он поведал Маше о своем природном любопытстве ко всему тайному, что привело его в те далекие годы в масонскую ложу. Пройдя через обряд посвящения, он вскоре убедился, что идеалы вольных каменщиков ему, православному, совершенно чужды. И Нилов остановился, не желая подниматься вверх по масонской лестнице. Но и отстраняться совсем не стал, поскольку старался и далее проникать в сокровенную жизнь «братьев», твердо решив для себя: чтобы бороться с неприятелем, надо вскрывать его тайны, как вспарывают нарыв. И Нилову, зараженному азартом исследователя, это удавалось довольно долго…
По возвращении на родину в конце 1920-х годов занимавшийся историей тайных учений и сообществ, молодой ученый был привлечен к работе в Наркомат иностранных дел, чему посодействовал его родной дядя, слывший известным специалистом по криминалистике и высоко ценимый большевиками. Одновременно Нилов начал чтение лекций для узкого круга особо доверенных лиц, собиравшихся в старинном особняке с колоннами — в «Институте красной профессуры». И вскоре это учреждение оказалось «в фаворе» у самого вождя. Поскольку Сталина чрезвычайно волновал вопрос о тайных силах в мировой политике, он проявил значительный интерес и к молодому скромному профессору. С тех пор за Ниловым раз в месяц в арбатский переулок стал заезжать черный «студебеккер» и отвозить его на Ближнюю дачу генсека…
В стенах Института Конрад Федорович продолжал трудиться всю свою жизнь. В последние годы среди его учеников появилась Мария Ивлева. Именно в ней увидел старый профессор свою преемницу. Ведь и для нее графский особняк в лабиринте Арбата всегда сохранял притягательный ореол храма науки, но не только: он оставался хранилищем нераскрытых тайн, где тени его прежних обитателей тихими ночами свободно разгуливали по залам и коридорам. И звуки их голосов в кромешной тьме гулким эхом возносились к высоким лепным потолкам. Иногда Мимозе снился карнавал прежних его насельников, где графини и кавалергарды истово кружились в едином хороводе с дворниками и чекистами в кожаных куртках.
А поначалу старенький Конрад Федорович казался ей слишком старомодным: больше говорил о церкви, чем о науке. Даже спросил как-то Машу, давно ли она перечитывала Экклезиаста,
Однажды вечером возвращаясь из ИНИОНа, Мария спустилась в метро. В вагоне было пусто. Усевшись поудобнее, она спокойно достала Библию из сумки, затем перевернула очередную страницу Евангелия. И вдруг ощутила легчайшее дуновение воздуха, коснувшееся ее лица, а перед глазами мелькнула тончайшая темная пелена, как паутинка. И внезапно над нею нависла чья-то тень. Она хотела поднять глаза вверх, но не смогла: что-то сильно придавило голову. «Что это со мной? Ведь рядом никого нет», растерялась Мими. Взглянув вниз, заметила мужские туфли, они показались ей необычными — узконосые, темно-коричневые, с каким-то налетом старины. «Такие сейчас никто не носит — этак век восемнадцатый», — пронеслось в мозгу. И вдруг она стала молиться, как могла, отчаянно взывая: «Господи, помоги мне, спаси мя! Сделай что-нибудь!»
И с огромным усилием подняла голову: незнакомец, неподвижно застывший над нею, поразил своим видом: его удлиненная узкая фигура в темно-синем плаще, черном берете, слегка надвинутом на белокожем лице, была настолько эфемерной, что казалась сотканной из воздуха. Лишь черные его глаза весьма ощутимо излучали неземную, нечеловеческую злобу. Он смотрел на Машу в упор, не шелохнувшись, плотно сжав змеино-узкие губы.
«Иностранец! У нас таких нет… да и на человека он мало похож… инопланетный, что ли… а я-то ему зачем?» — лихорадочно соображала Мимоза, вдруг снова увидев перед собой проплывающую пелену. Но лучи от «черного существа» постепенно слабели. Скосив глаза в сторону, она заметила в его прозрачной руке портфель странной закругленной формы. Незнакомец достал из него белую книжицу и поднес ее близко к машиному лицу. Она прочла название, отпечатанное красными буквами: «I wait for you». И в тот же миг раздался голос машиниста: «Станция Шаболовка». Подняв глаза, Маша никого больше не увидела. «Космический пришелец» бесшумно исчез, будто его и не было.
Обескураженная Мимоза выскочила, не помня себя, из метро и жадно вдохнув глоток холодного воздуха, стремглав бросилась бежать. У дверей своего подъезда с опаской оглянулась — не преследует ли он ее…
«Кому рассказать — кто поверит? Никто! Но ведь это дей-стви-тель-но было. Решат, что Ивлева-то свихнулась — вот смеху-то в институте будет: мол, ее уже инопланетяне преследуют, ха-ха!» — думала Мими, пытаясь прийти в себя после жуткой встречи. Ведь ни во что мистически-потустороннее она раньше серьезно поверить не могла, ни в какую иную реальность. Хотя ей припомнилось вдруг: два года назад, увлекаясь опытами по книге Шри Раджниша, она зажгла ночью свечу и взглянув в зеркало, вскрикнула от ужаса, на миг увидев там… чужое отражение. Но постаралась тут же уверить себя, мол, ей это просто померещилось — от свечного пламени нарисоваться может что угодно… Ведь вся действительность тогда воспринималась ею под знаком непоколебимого диалектического материализма. Однако случившееся сегодняшним вечером настолько потрясло Машу, что расколов ее сознание, напрочь перевернуло картину мира в ее пытливой голове!!!
В машиной памяти всплывали образы «черного человека». Вот к Моцарту являлся же некто — «Реквием» заказать. А у Чехова — черный монах, а у Томаса Манна… — пыталась припомнить она. Да ведь это не просто фантазии художников, это было на самом деле, да! Вот и на меня вышел «черный человек» в метро. Смятенная этой мыслью, она снова стала молиться: «Господи, помоги мне! Вразуми меня! Спаси и сохрани…»
Мария осознала, что единственным, кто смог бы ее понять и поверить ей, был Нилов. Но он недавно умер. Ей вспомнилась вдруг Кирсановка: яблоневый сад, старый дом с покосившимся крыльцом. В просторной комнате с занавешенными окнами царила таинственная тишина. В углу перед иконой Божией Матери Одигитрии теплилась лампада. Тяжело больной Конрад Федорович полулежал на узком диване, укрытый теплым пледом. Подозвав Машу поближе и жестом указав на этажерку у стены, еле слышно проговорил: