Под счастливой звездой
Шрифт:
— Рори мертв.
— Ты и в самом деле в этом уверен, Парлан?
— Пожалуй. А что, у тебя есть какие-нибудь сомнения на этот счет? — Парлан протянул руку и коснулся ее щеки, — У меня их тоже было предостаточно, но потом они сами собой развеялись.
— Не сомневаюсь, что мои развеются тоже. Думаю, все дело в том, что Рори погиб слишком неожиданно. Я и представить себе не могла, что все закончится таким вот образом.
— Я тоже. И мне кажется, что ты еще долго будешь оглядываться, боясь, что Рори может подкрасться сзади и нанести смертельный
— Да, мне потребуется время, чтобы избавиться от этого ощущения. Но ты не волнуйся, я все преодолею.
Ребенок задремал, и Эмил устроилась в постели поудобнее, продолжая прижимать малыша к груди. Она стала подумывать, что материнство сделало ее более осторожной и избавиться от страхов ей будет не так уж просто. Слишком велик был риск, если Рори путем какой-нибудь дьявольской каверзы удалось все-таки остаться в живых. Ребенок мог и не пострадать, но и самой Эмил хотелось дожить до того момента, когда ее сын превратится во взрослого мужчину.
Лежа в постели и чувствуя, как пальцы Парлана нежно перебирают ее волосы, Эмил не заметила, как стала погружаться в сон. Она ощутила умиротворение, и на мгновение ей показалось, что все ее страхи не стоят и ломаного гроша.
Поразмыслив, однако, она пришла к выводу, что слишком поторопилась: расслабляться не следовало.
— Послушай, ты уверен, что он погиб? — В этот момент она себя ненавидела, но ей было необходимо получить подтверждение мужа, что всем ее страхам — конец.
— Да, дорогуша. — Парлан поцеловал жену в лоб и улыбнулся, заметив, что Эмил говорит, не открывая глаз. — Завтра мы справим по нему поминки. Надеюсь, погода будет хорошая.
Она тоже улыбнулась, но глаз по-прежнему не открывала.
— Это тебе Ангус сказал, да?
— Точно. Говорит, что будет солнечно.
— Мне кажется, отмечать смерть другого человека весельем дурно.
— Ну, если ты не хочешь порадоваться по этому поводу, мы найдем другой. Завтра, к примеру, сравняется два месяца, как родился наш малыш. Если старая Мег скажет мне одну вещь, которую я хочу от нее услышать, то…
Уяснив, на что намекает Парлан, Эмил пообещала себе не краснеть и не смотреть на мужа.
— Мальчик растет как на дрожжах, верно?
— Верно. А ты у нас скоро будешь бегать. Когда старая Мег скажет, что ты уже вполне оправилась после родов.
— А ты, стало быть, будешь меня догонять — так, что ли?
— До тех пор, пока ты не устанешь и не упадешь.
Желательно, конечно, чтобы ты упала при этом на спинку, но когда пройдет три месяца, то и это уже не будет иметь никакого значения.
— Какие еще три месяца?
— Увы, никакие — оттого-то все мои печали. Я поначалу думал, что ты перенесла больше всех, пока вынашивала и рожала ребенка, но теперь начинаю в этом сомневаться.
Она лениво приоткрыла один глаз и посмотрела на мужа:
— Уж не жалуешься ли ты, часом?
Коснувшись кончиками пальцев густой иссиня-черной шевелюры на голове сына, Парлан тихо сказал:
— Это не то чтобы жалоба, просто у меня есть одна штучка,
— Ага! Так ты, значит, на завтра назначил празднование «дня ласк»?
— Скорее, я назвал бы его «днем непрерывных ласк», — он поцеловал ее в щеку, — так что тебе лучше поспать, чтобы набраться сил. Иначе завтра ты за мной не поспеешь.
Она, признаться, усомнилась в этом, поскольку желание заняться любовью терзало ее не меньше, чем Парлана, но решила мужу ничего об этом не говорить. Завтра он сам поймет, что к чему. Как только старая Мег объявит, что она окончательно поправилась, Эмил, возможно, и в самом деле начнет бегать — только не от мужа, а за ним. Эта мысль настолько ее рассмешила, что, проваливаясь в сон, она все еще продолжала улыбаться.
Как только Парлан убедился, что она заснула, он тихонько разжал ее руки и вынул сына из ее объятий, что вызвало неосознанный протест как со стороны матери, так и со стороны младенца. Он улыбнулся, когда услышал слаженное протестующее бурчание Эмил и Лайолфа, после чего положил мальчика в колыбель. Некоторое время он наблюдал за тем, как его крохотный сын засыпал, и его сердце переполнилось гордостью. Нет, решил он, полюбить мальчика нетрудно. Это так же просто и естественно, как любить его мать.
Парлан поднялся, обошел вокруг кровати и принялся разглядывать спящую Эмил. Он ее любил. Это было единственным объяснением сонму самых разнообразных чувств, которые он испытывал по отношению к Эмил. Он спросил у себя, когда же его противоречивые чувства переросли в любовь, но потом решил, что это не столь важно.
Протянув руку, он коснулся локона жены и сжал его в пальцах, глубоко задумавшись. Ему важно было решить, стоит ли говорить Эмил об этом, а если сказать, то когда. Она до сей поры хранила молчание, и он не знал, любит ли она его.
Тем не менее интуиция говорила ему, что жена явно к нему неравнодушна и даже, может быть, любит его по-настоящему. Возможно, она не заговаривала с ним о любви по одной только причине — он сам хранил молчание о своем чувстве.
Эмил была гордой. Парлан криво усмехнулся, потому что начал понимать, каково бывает человеку, который, открывая другому свою душу и признаваясь в любви, рассчитывает на взаимность, но взамен любви не получает.
Он покачал головой, стараясь отогнать чувство неуверенности, которое охватывало его в такие минуты, после чего вышел из спальни. В зале, куда он спустился, ему попался на глаза Лаган.
— А я думал, после ночной скачки ты завалишься спать…
— Да, я устал, но, прежде чем заснуть, решил набить себе брюхо.
— Вот и я подумал об этом, — произнес Парлан и направился в сторону кухни.
Следуя за ним по пятам, Лаган осведомился:
— Как восприняла новость Эмил?
— С известной долей сомнения — впрочем, как и все мы. Но она говорит, что в скором времени постарается отделаться от этого чувства. Трудно забыть о страхе, который этот дьявол поселил в ее сердце.