Под шафрановой луной
Шрифт:
Это, определенно, было самым лучшим во всей истории: после того как лейтенант Гарретт и рядовой Фискер представили после возвращения письменные отчеты, полковник их расхвалил. Надежды рядового Фискера оправдались, его сразу произвели в капралы, не в последнюю очередь – за героическое спасение лейтенанта Гарретта при конном инциденте на перевале Талх. Но не только за это.
Сперва Ральф засомневался, когда Фискер по возвращении предложил исправить версию об их встрече с миссис Гарретт на более героическую. Богато приукрасить рассказ, как они, рискуя жизнью, вырвали Майю из лап шайки вооруженных до зубов бандитов. Никто не мог уличить их в заранее спланированной лжи (за исключением Майи, но никто и не ждал, что Коглан или Плейфер ее об этом спросят, ведь она была всего лишь женщиной и к тому же – причиной
– Не останетесь ли вы хотя бы на несколько дней? – лишь дружелюбно предложила тетушка. – Пока Майе не станет немного лучше?
Ральф пожал плечами:
– Зачем? Я все равно ничего не могу сделать, она едва меня замечает. Чем скорее я расставлю все по местам, тем лучше. Я уверен, здесь она в самых надежных руках, миссис Хьюз, и едва ли ей в каком-то другом месте может быть лучше.
За двадцать с лишним лет, проведенных с покойным супругом, Элизабет Хьюз научилась не удивляться поразительному поведению мужчин, особенно в тяжелые минуты. Она не стала настаивать, любезно попрощалась с гостем и позвала Бэтти, чтобы та проводила его до двери. Сама же раскрыла секретер и собралась с мыслями, дабы срочно набросать несколько строк Джеральду Гринвуду и сообщить ему, что сегодня Майя вернулась из своего аравийского путешествия. Вполне здоровая – нет причин волноваться, – но все же ужасно измученная. Поэтому она просит, ради него, Марты и Майи, приехать через несколько дней, подождав, пока последняя хоть чуть-чуть придет в себя.
Все еще держа в руке перо, она задумалась – сколько же всяких бед в последнее время обрушилось на семейство брата!
– Что ж, – вздохнула она, убрала письменные принадлежности и бумагу в соответствующие ящички и закрыла секретер, – пути Господни неисповедимы.
Она отправила Бэтти с исписанным листом на почту, отправить телеграмму в Блэкхолл, и вновь поднялась по лестнице, посидеть у кровати Майи.
2
Громкий гул церковных колоколов проник в ее полусон, нарастая и нарастая, и наконец затих, оставив в воздухе тяжелый след звуковых колебаний. Столь хорошо знакомый звон, но вместе с тем чуждый – это не песнь колоколов Святого Эгидия. Майя с наслаждением зевнула, потянулась и приподнялась на локтях. По волосам прошел легкий сквозняк. Она запрокинула голову, выглянула в слегка приоткрытое окно и увидела сквозь кружевные занавески и стекло летнее голубое небо с клочьями облаков, легкими и нежными, как сахарная вата. Послышалось шипение локомотива. Линия Западной железной дороги пересекала парк Сидней-гарден, куда выходил передний фасад дома. Этой же транспортной компанией Майя с Ральфом вчера приехали из Лондона в город на Эйвоне, окруженный семью холмами, со знаменитой позднеготической церковью посередине. Каменные мосты лежали над железнодорожными путями – их укладывали в глубокие траншеи, чтобы не портить гостям вид, когда они прогуливались ко входу мимо цветочных клумб и зеленых лужаек, опускались на лакированные стульчики, чтобы заказать прохладительные напитки в отеле «Сидней» или встретиться у беседки, где играл оркестр. Посетители гуляли по лиственным и хвойным перелескам, где по ветвям прыгали белки, любовались сокрытыми среди деревьев гротами и водопадами, бродили по изящным чугунным мостикам в китайском стиле, под которыми текла зеленоватая вода канала, соединявшего реки Эйвон и Кеннет, или, заплатив несколько пенсов, терялись в лабиринте из самшитовой изгороди. В Лондоне для дневных прогулок и вечерних развлечений при свете фонарей, уединенных или шумных, отправлялись в Воксхолл-гарденс. А в Бате, со времен римлян городе целебных горячих источников, а теперь еще и карточных столов, – в Сидней-гарден.
Взгляд Майи упал на столик в углу между окном и кроватью, на нем стоял поднос с чайными приборами, сливочником, сахарницей и пузатым чайником в любовно вышитом футляре. Подставка для яиц и тарелка со стопкой коричневато-золотистых тостов, стеклянное блюдце с хлопьями масла и еще одно, с апельсиновым мармеладом и медом, дополняли
Она села, свесила ноги с кровати и притянула столик поближе, повозилась с фарфором и серебром и вздохнула от удовольствия, сделав первый глоток чаю. Травяной, почти горький, охлаждающие сливки и чуть-чуть сахара, как она всегда любила. Не то что приторный кофе в Адене… Но это в прошлом. Ей больше не придется туда возвращаться. Но и не кофе из свежепомолотых на камне зерен, приготовленный над костром и приправленный имбирным порошком… И это в прошлом.
Майя обхватила чашку руками и прижала к груди, чтобы согреть и, возможно, расплавить узел внутри. Услышав тихий щелчок дверного замка, она подняла глаза и улыбнулась.
– Доброе утро.
– Доброе утро, милая, – отозвалась тетя Элизабет и протолкнула в дверь свои пышные юбки. – Я только хотела заглянуть к тебе перед уходом в церковь. Но раз ты проснулась… – она положила молитвослов на комод у двери и начала снимать черные вязаные перчатки.
– Иди спокойно. Мне еще понадобится время, чтобы расправиться с этим, – радостно указала Майя на завтрак.
Тетя Элизабет испытующе ее оглядела и, хотя вид у Майи был вполне довольной, спросила:
– Как ты себя чувствуешь?
Майя покрутила головой и, глубоко выдохнув, кивнула:
– Хорошо. Немного… – она провела рукой вокруг живота, потом от горла к плечам, – …напряженно и не по себе.
Казалось, внутри у Майи что-то сместилось, ей было тесно дышать. Ничего странного после стольких миль верхом, на борту корабля, по железной дороге и в экипаже.
– Это из-за длинной дороги, скоро пройдет, – она замялась. – Ральф… Ральф рассказал тебе, что… – она умолкла, увидев, что тетя утвердительно моргнула. Прикусив губу, Майя задумчиво вертела в руках чашку.
– Я отправила телеграмму твоему отцу, – после недолгой паузы сообщила тетя Элизабет. – Послезавтра они приедут. Твои родители и Ангелина.
Майя кивнула и наморщила лоб, словно ей в голову внезапно пришла какая-то мысль.
– Какой сегодня день?
– Воскресенье, двадцать второе июля, – заметив смущение во взгляде Майи, она быстро добавила: – Года одна тысяча восемьсот пятьдесят пятого. И если совсем точно, – тетя Элизабет подняла указательный палец при новом перезвоне церковных колоколов, – десять минут двенадцатого.
Майя захихикала в чашку. Тетя ласково на нее посмотрела.
– Я рада, что тебе лучше.
Корсет под траурным платьем тихо заскрипел от глубокого вздоха, Элизабет Хьюз зажала рукой молитвослов и туго натянула перчатки.
– Мы с Бэтти вернемся из Святой Марии через час.
Дверь закрылась, и на смену улыбке, наколдованной на Майином лице веселостью тетушки, пришло мечтательное выражение. Она отставила чашку, намазала кусочек жареного хлеба маслом и принялась задумчиво жевать.
Двадцать второе июля… А тогда был май, когда она прочитала письмо Ричарда в Адене, у доктора Штейнхаузера. Восьмое мая, припомнила она, может быть, днем раньше или позже. Но как оказалось – уже июль. Где она так долго была?
Майя снова продумала все от начала и до конца, подсчитала дни, но все без толку. Небрежно бросив тост на тарелку, она встала с кровати и подошла к маленькому секретеру, покопалась там и отыскала чернила, бумагу и перо. Опустилась на потертый табурет, поспешно записала все даты и временные промежутки, которые помнила, и попыталась расположить события в хронологическом порядке. Она высчитывала вновь и вновь, но результат получался один и тот же, пусть Майя и не хотела верить числам. Она провела в Адене год, потом ее похитил Рашид со своими людьми. Путешествие в Ижар продолжалось чуть больше недели. Если вычесть спокойное возвращение в Аден и оттуда в Англию, остается всего около двух недель. Неужели она действительно провела во дворце Ижара так мало времени? Ей казалось, прошли месяцы. Майя засомневалась в правдивости чисел и в собственных вычислениях. С листочком в руках она вернулась обратно к кровати и опустилась на край. Но это ничего не меняло: две недели в Ижаре. И две ночи в пустыне…