Под солнцем и богом
Шрифт:
Сливаясь с зеркалом, она волнующей пантомимой рук расточалась о великих свершениях, начертанных ей судьбой, чей долгожданный водораздел она вот-вот переступит. Торопливый, но на диво выразительный макияж обнажал ее сокровенные желания и причуды, зеркало же, словно в ответ, томно запотевало, создавая иллюзию живого, полноценного общения.
В том прибое страстных грез преклоняли колени и уходили в отставку: Брандо, Делон, нефтяные шейхи, другие мега-герои, по коим сохла, неотвратимо старея, женская половина Земли. Удивительно или закономерно, но в фантазиях Барбары Шабтаю даже место статиста не нашлось, хотя и доносилось порой: «Фу, мордатый да носатый (лишь бы списывать давал)… Подумаешь, умник,
Между тем уставившийся в пол Шабтай танец предвкушений польки не внимал. Его охолодевшую в студень суть не могли задеть ни стихоплетство души Барбары, ни чреватая столбняком аппетитность ее форм, лишь выигравшая от банно-прачечных регалий. Недра Шабтая сковала одна-единственная и, на первый взгляд, не таившая прямой угрозы фраза «Смотри, и пол-ошибки хватит…», которую обронил в Берлине его несостоявшийся коллега-аноним, и чей подспудный смысл высветился только сейчас.
Не вызывало малейших сомнений: после крушения «Боинга», похоронившего его связного с грузом и сам проект, он не кто иной, как свидетель, причем крайне опасный!
Еще тогда, четыре месяца назад, вернувшись из Восточного Берлина в Западный и трезво взвесив весь расклад, Шабтай окончательно уяснил, что его спонсоры из Москвы – не просто высокопоставленные госчиновники, а самая что ни на есть верхушка Первого управления, а может, и самого КГБ, поскольку никакие иные комбинации не складывались.
Безусловно, адресуя свою идею Совмину, Шабтай не мог и предположить, что кто-то на Лубянке (другого канала связи у него попросту не было, не отправлять же «Москва, главпочтамт, А. Косыгину, до востребования»), его цидулку прикарманит и, оценив потенциал, решит на идее «наварить», причем не одноразово, а готовя для неких целей «тупик» [11] , не исключено, для того, чтобы в скором времени драпануть на Запад. Но, так или иначе, как лицо подневольное, связанное сразу двумя обязательствами, отыграть назад уже не мог. В полном смятении чувств лишь пережевывал между делом: «Н-да, подкинула судьба подельников, иудин поцелуй…» Недолго, однако. Интрига авантюристу – точно малому дитя титька.
11
Тупик – жаргон советских цеховиков: тайник, где хранились черные деньги.
«Можно, конечно, тешить себя иллюзиями, – ныне хандрил Шабтай, – что дельцам от сыска сей момент не до меня. Бабки-то тю-тю, вернуть бы как-то, если одолжились». Но, вспомнив, как на восточно-берлинском КПП, страшась «клопов», вчистую заменили его гардероб, лишь криво ухмыльнулся.
Тут он вернулся в мир, где «задержался» на два сумбурно полосатых дня, в чем уже ни на йоту не сомневался. Словно раскаленным штырем кололо: «Будь я в Европе, закатали бы давно. Ноги, делай ноги. В нору, какая поглубже…»
– Чего расселся, передумал, может? – обернувшись, надменно бросила Барбара. В левой руке косметичка, правая – придерживает вафельную «тогу».
– К тебе заехать? Вещи, тому подобное… – флегматично предложил он.
– Непременно, путь-то не близкий! – согласилась зазноба, прежде бросив на ухажера странный, подернутый любопытством, а где и тревогой взгляд. Он насторожился: неужели догадывается? Ну и бабы, сплошное шестое чувство…
Спустя четверть часа, одевшись, Шабтай неторопливо покидал с Барбарой номер. При этом укомплектован только ключами, портмоне и паспортом. Выложил даже из брюк расческу.
– Как, и без зубной щетки? – отослала к дорожному набору Барбара.
– Я часто езжу, саквояж в машине… – рассеянно ответил Шабтай.
Запечатлев
На «доброе утро» Шабтая, спустившегося чуть позже, портье лишь кивнул, пожирая взором скучающую, немыслимого фасада гостью. С него градом катил пот, окропляя стойку, при этом температура в лобби не более двадцати…
Когда свежеиспеченные любовники покинули «Блэк Даемонд», Шабтай вдруг остановился:
– Сдам ключ, иначе номер убирать не будут.
Барбара лишь пожала плечами в ответ.
– How are you doing, Mr. Kalmanovich! – само радушие приветствовал консьерж, будто не встречался с Шабтаем только что.
– Планы изменились, Морис. Продлите бронь, пожалуйста. Остаюсь. Вернусь к обеду, если будут спрашивать, – сообщил постоялец.
– Передам, сочту за честь, – прислуживал консьерж.
– Спасибо и удачи.
Шабтай стремительно вышел на улицу. Зазубрины гостиничного ключа покалывали ногу через ткань кармана.
Вид Барбары Шабтая насторожил. Казалось, она мечется в сомнениях, прозревая, в какое пагубное предприятие себя и ухажера втравливает.
«Не выкинула б чего? Одумавшись, и подставить может… – весь на иголках, раздумывал он. – Хотя как? Не успеет».
Пара бессловесно проследовала к автомобилю, который, едва захлопнулись дверцы, тронулся. Объезжая колдобины, Шабтай, насколько выходило, наращивал скорость. Смотрелся он при этом, не в пример погруженной в думы Барбаре, безучастным, хотя и стегал свои извилины не меньше попутчицы. Как ни странно, география их помыслов – ЮАР – совпадала, однако цели разнились кардинально.
Мысли Барбары циркулировали вокруг персоналии спутника. Ни хмель, растрепавший ее плоть и душу, ни пещерный шабаш, свернувший посиделки по ГОСТУ строителей, не могли затмить крайне важного для нее открытия, отворившего свои створки еще вчера: такого типа мужчины, как Шабтай, хоть и свалившегося, словно снег на голову, она не встречала. В ее бурном, насыщенном множеством знакомств и расставаний опыте, ни разу не мелькнуло и подобие того, что способно воспламенить слабого пола суть: дар развязывать хитросплетения души женской. Никогда прежде она не знавала мужчину, который бы так обворожительно молчал, когда молчанье – золото, и извлекал внешне простые, но по подбору самые нужные слова – в том океане пошлого шаблона, в котором она с рождения по-собачьи гребла-трепыхалась. Вся же его театральщина, исполняемая мастерски, но прозрачная как любой по большей мере лишенный фантазий мужской обман, не рассеивала ауру прирожденного победителя, крепко стоящего на ногах и не знающего слов «не могу».
Раздираемой мужским вниманием, когда во благо, но чаще себе во вред, ей так и не довелось вкусить взаимность. Оттого в ее двадцать семь, досаждавших унылой неопределенностью, доминанта доминант – пожирнее обменять красоту на материальный достаток, и «с пенкой» коротать свой астрономически капризный, как у любой женщины, век.
Добился ли Шабтай чего-либо значимого или он лишь на пути к успеху, Барбару ровным счетом не интересовало. Пусть в восхождении к Гименею ее проводником был заурядный расчет, но представить себя в союзе с мужчиной, чья внешность, мягко говоря, не пленяла, она не могла. Даже с таким восхитительным любовником, как он. Посему, испытав озарение от броска в Кейптаун, когда окрылявшего парусом, а когда дисциплинировавшего холодком цинизма, Барбара наконец разобралась, что ее подтолкнуло к близости с Шабтаем – на той развилке чаяний, куда вывела судьба. Близость, чьи тени, не отступая, блуждали где-то рядом…