Под стягом Габсбургской империи

Биггинс Джон

Наверное, самое странное проявление нового командного духа произошло в начале мая, когда Зейферт на утреннем построении объявил, что с приходом лета (и раз уж мы обречены скучать у пустынных речных берегов) он лично будет проводить занятия по самой знаменитой английской игре — крикету, с которой близко познакомился, проводя летние отпуска у своих кузенов в Вустершире, в деревеньке неподалеку от Малверна. Строй с вытаращенными глазами взирал, как он достал мяч, набор столбиков и две биты, которые изготовил из прибрежной ивы корабельный плотник. Обучение началось на плоском лугу неподалеку

от пристани, матросы разделились на четыре команды по одиннадцать человек, а я выступал арбитром.

Поначалу игра была шумной и хаотичной. Подозреваю, что и сам Зейферт имел смутные представления о правилах, что до меня, то признаюсь честно — я усвоил их по ходу. Не уверен, признали бы эту игру крикетом в Мэрилбонском крикетном клубе в Лондоне, но я получал истинное удовольствие и прекрасно проводил время. Венгры тоже по всей видимости наслаждались игрой, и через неделю стали по-своему достаточно умелыми игроками. В итоге на матчи делались немалые денежные ставки, а игроков пытались подкупить. Я часто думаю, что крикет мог бы иметь успех в Венгрии, если бы не вмешательство Мировой войны.

Так или иначе, к середине мая дисциплина и моральный дух на борту «Тисы» улучшились до неузнаваемости. Команда отлично справлялась со своими обязанностями и, казалось, начала гордиться своим кораблём, и даже блюда кока Барчая стали съедобными. Мы втроём — я, Зейферт и капитан — однажды ели в кают-компании весьма похвальный гуляш.

— Твердая рука, воинский устав и старая добрая австрийская дисциплина, вот что вам нужно с этими непокорными мадьярскими свиньями. Покажите строптивому отребью, что тевтоны всегда ими правили и будут править. Вот ведь стоило только натянуть вожжи и установить более строгие правила дисциплины, как даже стряпня Барчая улучшилась.

Хорошо, что через час или около того его не было на мостике, и он не мог нас услышать.

— Десять градусов налево, рулевой, потом держи ровно.

— Дэсять крядюсов налеево, сэр-лейтнант, подом држи рофно.

Зейферт повернулся ко мне.

— Знаешь, старина Прохазка, эти парни, может, и мадьяры и всё такое, но они вовсе не такие плохие, когда узнаешь их получше.

— И близко не такие. А ты не знал?

Впрочем, вскоре у меня появились более личные заботы. Случилось это однажды вечером возле пристани Нойградитца. Я стоял в сгущающихся сумерках и курил сигарету. Было начало мая, но комары дунайских болот уже активизировались - огромные твари размером с долгоножку и укусом, подобным уколу штопальной иглы. Дым помогал держать их на расстоянии. Внезапно я услышал шорох в кустах у тропинки.

— Эй! Оттокар! — Я обернулся, это была пани Божена. — Сюда, быстрее. Мне нужно с тобой поговорить.

Я оглянулся, чтобы убедиться, что нас никто не заметил; и проскользнул за деревянный сарай, служивший билетной кассой, когда подходили речные пароходы.

— Божена, какого чёрта...

Она немедленно обвила меня руками.

— Ох, Оттокар, любимый. Ты так далеко забрался, чтобы отыскать свою маленькую Боженочку... Сколько времени ты пытался выяснить, где я?

— Я... ну... понимаешь, это...

— Прости, дорогой, мне пришлось тебя выгнать,

когда ты пришёл в дом, чтобы меня найти. Но если бы мой муж, эта свинья, узнал, что ты здесь, он убил бы нас обоих. Он уже застрелил одного человека лишь за то, что тот на меня посмотрел. Но сейчас он ничего не подозревает, так что если мы будем осторожны... — она крепко сжала меня в объятиях. Она была сильной женщиной, и мои рёбра громко хрустнули. — Ах, дорогой мой, храбрый герр лейтенант, как много одиноких ночей провела твоя маленькая Божена за последние месяцы, страстно желая оказаться в твоих объятиях, тоскуя по тебе, лежащем между её грудями и целующем...

— Божена, прости, но я не могу.

Она удивлённо отшатнулась и пару мгновений смотрела на меня в замешательстве.

— В каком смысле не можешь? Раньше ты всегда мог.

— Нет, дело не в этом. Я всё ещё могу. Я имею в виду... что, ну, теперь всё не так, как раньше...

— Что за ерунду ты несёшь? Ты проделал весь путь из Вены просто, чтобы сказать мне это?

— Я, по правде говоря, здесь вовсе не для того, чтобы тебя увидеть. Понимаешь... Нет, я, конечно, рад увидеть тебя и всё такое, но...

На лице её отразился испуг. Беда приближалась.

— Что? Ты хочешь сказать... что больше не любишь свою маленькую Божену...? — Она перевела дух для приступа истерики, как пловец, который собирается нырнуть. Началось всё с утробного вопля. — О-о-ох! Он больше меня не любит... Дева Мария... Святые угодники... За какие грехи, ох, за какие грехи? Ох, нелегкая женская доля... — Она безудержно зарыдала. — Вы, подлые мужчины, все вы одинаковы: пользуетесь нашими телами для развлечения, а потом бросаете, как старые тряпки... — её голос повысился до визга. — Как старые тряпки! Негодяй! Предатель! Лицемер! Ты такой же гнусный и подлый, как и остальные...

Её крепкое тело сотрясали рыдания. Я мог бы, пожалуй, заметить, будь я достаточно бездушен, что если я использовал её тело для развлечения, то и она неплохо попользовалась мной. Но испугался, что её рыдания привлекут внимание на борту корабля; а кроме того, меня всегда огорчал вид женщины в слезах. И с неприятным чувством, что втягиваю себя в ещё большую беду, я обнял её и прижал голову к своей груди, чтобы успокоить — нелёгкий подвиг, должен заметить, учитывая, что мы с ней были одного роста.

— Ну-ну, дорогая. Прости, я не это имел в виду. Я могу всё объяснить, если ты просто меня выслушаешь.

— Животное! Дрянь! Обманщик!

— Ну правда, Божена: просто успокойся, и я всё объясню. Я здесь по службе, потому что военно-морской флот отправил сюда мой корабль.

— К дьяволу твою службу. Какое мне дело до твоего несчастного флота?

— Пожалуйста, будь разумной. Мы можем встречаться (при этих словах я пал духом, хотя я еще не понимал почему)... но нам придётся быть осторожными. Я не могу навещать тебя в Нойградитце из-за твоего мужа и горожан, а ты не можешь навещать меня здесь, потому что мы на военной службе и капитан запрещает пускать на борт гражданских и даже не позволяет им находиться возле пристани... Она подняла взгляд, заплаканная, но слегка улыбающаяся. Лицо её просияло.