Под стягом Габсбургской империи
Шрифт:
Я был обычным католиком, а потому, по мнению братства из Гурка, создан специально для того, чтобы Бог развлекся, глядя как я (и всё остальное человечество) медленно поджариваюсь на вечном огне. Но это по меньшей мере означало, что никто не требовал и не ожидал, что я приму какое-либо участие в их странных церемониях. Хотя мне всё же пришлось столкнуться с религиозными ритуалами экипажа, когда дело касалось принятия пищи.
Пассажиры готовили себе каждое утро и вечер на медных жаровнях на палубе. Они были мусульманами-паломниками, и уж конечно не желали иметь ничего общего с белыми и их нечистой пищей, опасаясь осквернения. Я подумал, что это очень мудро с их стороны, поскольку когда аппетитные запахи их стряпни проникали сквозь открытые иллюминаторы
Таким образом, меню офицеров и команды «Самбурана» было пресным, отвратительным и безысходно монотонным, так что даже скудные порции кадетов морской академии по сравнению с этим казались роскошью. Лишь одно можно сказать в пользу этой пищи: по крайней мере, подавали (а скорее впихивали) ее демократично. Офицеры, с которыми мне милостиво разрешили обедать, и низшие чины получали одинаково ужасные порции.
Начиналось это каждое утро в восемь склянок, с завтрака: черная жидкость без сахара, считающаяся кофе, и миска с мерзкой массой под названием свавельнгруттен, «дьявольская овсянка», годной для самого Вельзевула. Обычно мне удавалось проглотить одну ложку. Потом следовал обед. По вторникам и пятницам был гороховый суп — желто-зеленая замазка с консистенцией и вкусом клейстера. По понедельникам, четвергам и субботам давали нечто под названием нази горенг — тарелку с вареным рисом и холодной яичницей сверху.
Это звучит прямо-таки роскошно, я про яичницу, но Богоизбранные тоже об этом подумали и потому хранили яйца в бадьях с известью, вероятно, годами, и это придавало им текстуру целлулоидной пленки и омерзительный запах старой диванной подушки, набитой конским волосом. Главное блюдо реформаторской церкви ставили перед нами по средам и субботам: стоквис. Оно состояло из сероватой соленой трески, сваренной и лежащей на белой тарелке, как старая мочалка.
После того как кадетом я провел несколько неприятных часов в Пернамбуку, я всегда опасался есть в тропиках рыбу. Но одного взгляда на стоквис в сыром виде было достаточно, чтобы убедиться — нет причин бояться инфекции. Треска висела в кладовке, ряд за рядом, и рыба уже мумифицировалась, превратившись из сверкающих серебристых существ, прыгающих по палубе траулера, в реликты из нижних слоев песчаника девонского периода.
Горячая пища или холодная — это едва ли имело значение, поскольку Зварт всегда возносил такую долгую молитву (считалось, что импровизированную, хотя на самом деле молитвы на борту были такими же формальными, как в любом требнике), что и расплавленная лава застыла бы, когда мы наконец приступали к еде. День завершался ужином из сухарей и чашки того же «кофе», что и на завтрак. Позже я выяснил, что кофе готовили путем обжаривания сухарей, оставшихся от предыдущего ужина, а потом угольки размалывали и заливали кипятком. Мое тело требовало калорий после вахты в кочегарке и на палубе, но желудок восставал при одной мысли о том, что именно я собираюсь в него впихнуть, чтобы восполнить эти калории.
Моя принадлежность к нечестивой части человечества, по крайней мере, имела преимущество — не было необходимости присутствовать вместе с остальным экипажем на ежедневных молитвах, изучении Библии и чтении псалмов (музыку Богоизбранные не одобряли, как и почти все прочие виды человеческой деятельности). Вместо этого я мог стоять на мостике и одновременно слушать молитвы, доносящиеся от братьев-кальвинистов из кают-компании, и возносящиеся в небо завывания муэдзина с верхней палубы (в обязанности вахтенного офицера входило каждое утро указывать по компасу направление на Мекку). Религия наполняла «Самбуран» от носа до кормы, как скотовозку навоз. Я часто гадаю, какой прок от этого Богу.
Глава
Возможно, вы заключили из вышесказанного, что на пароходе «Самбуран» находился один из самых странных экипажей, которые когда-либо появлялись на воде, с тех пор как Ноев ковчег пристал к вершине горы Арарат. Но впереди ждал еще более неприятный сюрприз.
Это произошло однажды вечером, спустя пять дней, после того как мы обогнули Яву. Большое серебряное блюдце луны только что поднялось с гладкой, маслянистой воды, ярко сверкали звезды. Судно летело вперед на неизменных четырнадцати узлах, как и всю прошлую неделю, оставляя за кормой прямой как стрела фосфоресцирующий след, словно ползущая по морю гигантская улитка. Я боялся, что корабль не сможет поддерживать эту скорость день за днем, и не обойдется без лопнувшего котла или треснувшего коленвала, но мои опасения пока оставались необоснованными.
Корабль был построен добротно и весьма ухожен, котлы в отличном состоянии, двигатели все еще стучали и шипели где-то внизу без малейших признаков усталости. Прошел примерно час после начала первой вахты. Паломники уже устроились на ночь под навесами, расправили на палубе матрасы и собрали немногочисленные пожитки с довольным жужжанием пчелиного роя, прерываемого то там, то сям плачем ребенка или высокими, музыкальными переливами смеха. Капитан стоял на мостике, а я склонился над столом с картами, сравнивая наше последнее местонахождение с данными механического лага и показаниями оборотов вала. Вошел Зварт.
— Что ж, капитан, — заметил я, — три тысячи миль за девять дней. Значит, мы уже на одну восьмую обогнули землю.
Он остановился. Внезапно повисла мертвая тишина. Я почувствовал, что сказал что-то ужасно неправильное. Через несколько мгновений Зварт заговорил: медленно и обдуманно, будто поправлял ужасную бестактность, но не желал повторять ее вслух.
— Герр лейтенант, вы имели в виду, что мы уже на одну восьмую пересекли землю из одного конца в другой.
— При всем уважении, капитан, я сказал «обогнули»...
— Вы имеете в виду пересекли из конца в конец: мы не могли обогнуть землю, потому что мир плоский, а обогнуть плоскую поверхность невозможно.
Оказалось, я невольно наткнулся на тему, которая распаляла в объемистой груди капитана Зварта столько же жара, сколько кальвинистское предопределение или детали отлучения от церкви. Короче говоря, во время его монолога, продлившегося остаток первой вахты и значительную часть средней, я с растущим ужасом и недоверием осознал, что нахожусь посреди Индийского океана на борту парохода под командованием человека, который, основываясь на непогрешимости Библии, полностью отвергает две гипотезы, на которых основана вся морская навигация с 1500-го года: что Земля более или менее сферической формы и вращается вокруг Солнца. Если бы на его месте был кто-то менее серьёзный, чем шкипер Зварт, я бы заподозрил, что меня разыграли, но этот человек не обладал и крупицей чувства юмора: он явно был неспособен даже уловить шутку. Я попытался возразить.
— Но капитан, если Земля плоская, то почему Солнце поднимается и садится? Если сказанное вами верно, то его все время было бы видно из любой точки земли.
Он терпеливо улыбнулся.
— Земля не идеально плоская, а немного куполообразная, как перевернутое блюдце. А что касается Солнца, оно совершает свой ежедневный путь по небу на высоте около семидесяти километров. Когда оно исчезает за искривлением, мы наблюдаем закат.
— Как же тогда Солнце вращается вокруг Земли?
— Оно вращается вокруг точки в центре Земли, которую географы именуют Северным полюсом, но это на самом деле гигантский магнит. Магнитное притяжение действует на Солнце, которое всего пару километров в окружности, и более или менее удерживает его орбиту выше воображаемой линии, ради удобства мы называем ее экватором.