Под увеличительным стеклом
Шрифт:
В глазах у женщины стояли слезы, казалось, она вот-вот расплачется.
– Что со мной будет? – вдруг спросила она. – Ведь если вы все это напечатаете, то я определенно оттуда вылечу.
– И ваша дополнительная сумма к пенсии накроется, – совсем некстати пошутил Лотар.
– Да. Но тогда и дома престарелых закроют наверняка. Я только спрашиваю себя: что мне – в тюрьму после этого? Ведь с меня за все спросят.
Лотар протянул ей чашку с кофе. У нее дрожали руки.
Либо она разыгрывала спектакль, либо говорила правду. Это надо выяснить. Катю она, по-видимому, убедила. Если только это ловушка, мы погибли.
– Менгендорф ловко устроил. Вероятно, он использовал
Фрау Симон отставила чашку и закрыла руками лицо. Она приглушенно всхлипнула.
Я не мог отделаться от чувства, что тут какой-то подвох. Менгендорф нам ужо много напакостил и вполне мог подослать теперь фрау Симон. Если мы клюнем на это, он возьмет нас тогда голыми руками.
Как в шахматной игре я проигрывал в уме все возможные ходы. В случае, если мы напечатаем это, Менгендорф предъявит нам иск об уплате штрафа. Денежное возмещение и обратное показание. Возбуждение уголовного дела против нас. Допустим, что мы сошлемся на фрау Симой, от которой якобы получили эту информацию, по что если в управлении социального обеспечения никакой фрау Симон нет? Таким образом, это купленная артистка. Или же фрау Симон отступается от своих показаний. В случае, если она отступится от своих наказаний, мы все вместе можем подтвердить, что слышали это собственными ушами от нее. Хуже будет, если в управлении социального обеспечения никакой фрау Симон нет. Кто поверит в таинственную незнакомку? В любом случае нам хорошо было бы иметь фотографию, на которой бы фрау Симон была запечатлена у нас в редакции.
– А не сфотографировать ли нам фрау Симон вместе с Катей на всякий случай? – спросил я как можно небрежным тоном.
– Нет, ради бога, нет! – тотчас возразила фрау Симон. – Я не хочу в журнал! Я бы тогда наложила на себя руки. Я только хотела проинформировать вас. Ничего больше вы не можете от меня требовать.
У меня мурашки поползли по спине. То, что она так резко воспротивилась, только укрепило меня в подозрении. Нам надо смотреть в оба!
– Но вам могло бы пойти на пользу, – попыталась убедить ее Катя, – если бы вы выступили у нас, так сказать, в качестве главного свидетеля. Может быть, это как раз удобный случай для вас – представить дело с вашей точки зрения. У Менгендорфа связи. А вы, надо полагать, человек безвестный. Общественное мнение могло бы вам тут помочь.
– Нет, нет, лучше не надо.
– Но ваше имя хотя бы можем назвать? – спросила Катя.
– Чтобы мы могли сказать, откуда у нас эта информация!
Женщина широко раскрытыми глазами смотрела на Катю.
– Как вы думаете, что со мной тогда будет? Люди, которые потеряют работу, – они же ополчатся на меня. Родственники, которым, может быть, снова придется взять на себя заботу о своих близких, которые, возможно, уже забыли о них, – ведь большинство стариков довольны своей жизнью в домах престарелых. Вы не думайте, что там каждый пытается бежать. Таких немного, кого отдают под опеку, чтобы изба… – Она запнулась. – Ну вы ведь знаете. Но это отдельные случаи,
– И санитары там вовсе не звери какие-то, как их «седые пантеры» изображают в своих листовках. Они любезны и внимательны, если у них есть время. Но когда люди привередничают, выражают недовольство, пытаются бунтовать или даже бежать, те, естественно, начинают психовать.
Может, мне позвонить в главное управление социального обеспечения и попросить к телефону фрау Симон, подумал я, но тотчас отбросил эту мысль. Если Менгендорф специально подослал эту женщину, то он наверняка предусмотрел возможность такого звонка. И значит, на телефонном пульте уже проинформированы и мне ответят, что в данный момент фрау Симон нет на месте. Нет, надо действовать наверняка. Но как?
Фрау Симон ушла, и Катя сразу села за машинку. Щеки у нее горели. Я высказал свои соображения. Меня чуть ли не подняли на смех.
– Тебе уже страхи мерещатся!
– Ну ты тоже хватил!
Я развернул аргументацию.
– Разве не Менгендорф надавил на фирму поставки? Разве не его рук дело, что мы лишились своих лучших заказчиков рекламы? И как знать, не его ли это происки, что с нами расторгают договор о найме помещения. Почему бы ему тогда не решиться на этот маневр с фрау Симон? Если мы клюнем на это, мы пропали!
– И осрамились! – со смехом подхватил Атце.
Зазвонил телефон. Лотар взял трубку. Сначала он слушал с интересом, потом радостно закивал головой и воскликнул:
– Ну молодчина! – И, весело засмеявшись, обратился к мам: – Наш адвокат, бомба! Поставка уступила. Это значит, что номер пойдет! С юридической точки зрения это вообще ни в какие ворота не лезет, что они там…
Взрыв всеобщего ликования потряс комнату. Все воспрянули духом. Я считал неуместным возобновлять разговор о фрау Симон, не хотелось портить им настроение, гасить их боевой запал. Я знаю, что это было глупо, но я не всегда поступаю логически – читатель, возможно, уже заметил. Я допечатал календарь мероприятий и отправился к Ренате.
В редакции в этот момент все работали с удвоенной энергией, и это был именно тот вид журналистики, который я полностью поддерживал, но каким-то образом Катя все прибрала к рукам. Всем заправляла она – мы были у нее в подручных, на Подхвате. Я решил обсудить этот вопрос с ней или еще лучше с другими.
Но сейчас нам надо было как-то выкарабкаться из нашей ситуации. Я выложил Ренате все, что у меня наболело. Она поддержала меня в том вопросе, который касался Кати. Но к корреспонденции о доме престарелых отнеслась недоверчиво.
– Ты таишься, как вор, в кустах во дворе и фотографируешь, я крадусь через черный ход и разыгрываю роль медсестры, в то время как Катя выступает под моим именем и разнюхивает… Нехорошо все.
Она была права, но как же иначе ты узнаёшь то, что тебе нужно. Может быть, это и было как раз то самое, что меня привлекало в журналистике – доля авантюрности, чего, пожалуй. Лишены другие профессии.
У Ренаты были зеленый перец, лук и свинина. Я охотно стряпал вместе с пей. Весь мир как будто сосредоточился в запахах и пряностях.