Под волнами Иматры
Шрифт:
– Постойте, постойте, – с воплем воскликнула Воробьева, – да разве…
– Мы пока ничего не знаем! – резко перебил ее Кудринский, – ведется негласное следствие о причинах смерти вашего отца. Что даст оно в результате – покажет будущее. Кобылкин через меня просит вас помочь ему. Вы должны припомнить все слова Егора Павловича, всех его знакомых, по крайней мере, известных вам. Надеются таким путем найти хотя какой-нибудь след преступления, если только оно было совершено.
Алексей Николаевич смолк, поднялся с места и, грозя куда-то в сторону,
– Но, если только эти подозрения оправдаются, – горе злодеям! Помните, что я сказал тогда, и вы в этот вечер дали мне свое согласие… Мы двое будем мстителями – мы: вы и я!
– Вы… вы будете мстить за моего отца! – вырвался вопль у Марьи Егоровны.
– Да, я… Горе, горе злодеям!…
Воробьева рыдала. Она была близка к обмороку. Только в одном убедилась теперь она: Кудринскому ничего не было известно, и тем горше показалось ее положение.
Порывистым движением схватила она со стола письмо и протянула его Кудринскому.
– Читайте, – сказала она, – ради бога, скорее читайте!
Алексей Николаевич взял конверт и вынул из него исписанные листки. На его лице не отразилось понятного вполне недоумения: он как будто знал, что именно так, как произошло, и быть должно…
Глава 19
Тем временем Марья Егоровна объяснилась с Кудринским по поводу письма о прошлом Егора Павловича. Алексей Николаевич выказал такое благородство, что Марья Егоровна окончательно убедилась в его любви и решила соединить с ним свою жизнь.
Глава 20
Когда Кудринский оставил Воробьеву, на лице его вовсе не было заметно ни малейшего волнения, какое можно было бы предполагать в этом случае. Как будто ничего особенного не произошло, и все это объяснение со слезами, обоюдными признаниями, скрипкою, совсем не касались этого человека.
От Воробьевой Алексей Николаевич направился к Кобылкину.
Тому далеко не по себе было в этот вечер. „Незадачи“ продолжались. По крайней мере, Пантелей Иванович Ракита, который давно уже должен был явиться, не шел.
Мефодий Кириллович начал уже беспокоиться за него.
„Только того не доставало, чтобы и с этим что-нибудь случилось!“ – с тоскою думал он.
Минуты шли и складывались в часы – Ракиты все не было. Кобылкин уже по телефону приказал узнать, дома он или нет. Ответ был дан: „Ушел и не возвращался“. Мефодий Кириллович распорядился, чтобы его уведомили сейчас же, как только вернется Ракита, но этого уведомления все не было.
Старик, не зная, что и думать, начинал теряться в догадках.
„Ведь если и с этим случится что-нибудь, – раскидывал он умом, – ясно будет, что тут кто-то работает“.
Снова Мефодию Кирилловичу начинало что-то мерещиться в окружавшем его мраке.
Но – увы! –
Тяжело становилось на душе старого сыщика. Он начинал чувствовать, что кто-то неведомый одолевает его и одолевает именно тогда, когда его непобедимость в подобного рода делах была, вне всякого сомнения, когда имя его гремело не только повсюду в России, но и в Западной Европе, и даже за океаном…
Слава старого бойца рушилась…
Вдруг Мефодий Кириллович ударил себя по лбу, и на лице его отразилось довольство.
– Ах, я – старый мозгляк! – вслух выбранил он самого себя, – да как же это я раньше не догадывался!… Когда все это началось – змея и прочее? Да, ведь именно тогда, тогда… когда… посмотрю, когда умер Воробьев… Вот что! Так, так, так! „Змея шипит, змея шипит“, – вдруг запел он.
Мефодий Кириллович в радостном волнении забегал по своему кабинету.
„Центр найден, центр! – воскликнул он. – Эта глупая девчонка-миллионерша – центр! Около нее идет вся эта работа… Она – лакомый кусочек… Но при чем же тут змея?“
Эта мысль сразу скинула Кобылкина с облаков на землю.
Опять быстро заработал мозг, приспособившийся к распутыванию всевозможных хитросплетений, но – увы! – все комбинации, какие только ни создавал он, все не выдерживали критики. На что понадобились неведомым „работникам“ ее отец, Кондратьевы? На что понадобилась вся таинственная работа, которую так хорошо чувствовал Кобылкин, когда единственный, кто мог бы быть помехой этим охотникам за воробьевскими миллионами – Алексей Николаевич Кудринский, – оставался цел и невредим? Ведь если предположить «охоту», то Кудринского должны были бы устранить одним из первых, а он оставался и пылал, как в том был уверен Кобылкин местью к неведомым преступникам. Он был им опасен, а они щадили его… Стало быть, не в том вовсе дело. Тогда в ком и в чем?
Мефодию Кирилловичу доложили о Кудринском.
„Ага, – подумал он, – легок на помине! Только что думал о нем, а он уж тут!“
Кобылкин поспешил навстречу гостю.
– Батюшка, Алексей Николаевич! – воскликнул он, едва успев кинуть взгляд на Кудринского. – Да что такое с вами?
– А что? – спросил тот.
– Да у вас такой вид, будто вы двести тысяч выиграли или в любви признались и в ответ чуть слышное трепетное „люблю“ услыхали…
Действительно, Кудринский весь так и сиял.
– Ваша наблюдательность, действительно, не обманула вас… Ах, дорогой Мефодий Кириллович, сколько радости, счастья, восторга послала мне сейчас жизнь!
– Да ну, уж и счастья! – усомнился тот.
– Да, да!… И все это случилось, как в сказке… быстро… Будто волшебница какая вмешалась.
– Поздравляю тогда! Идемте ко мне. Делитесь своим счастьем. Мне, старому, о молодом-то счастье даже подумать лестно.
Они перешли в кабинет. Кудринский проявлял все признаки радостного волнения. Он даже на месте усидеть не мог, то садился, то вскакивал и начинал бегать из угла в угол.