Под волнами Иматры
Шрифт:
– Да, он.
– Ловкач… Не нашим чета лондонские-то охотники! Ух, какие там молодцы! Это он и наговорил, что вы совсем бедненькая после папашеньки остались? Он?
– Он! Ведь этот Морлей был банкиром покойного папы… Скажите, – вдруг залилась слезами Марья Егоровна, – неужели мой несчастный отец в самом деле был убит?
– Да…
– Но как же это? Ведь, кроме меня, никого с ним не было.
– Так уж! Не российские тут, барышня, молодцы-охотнички действовали. В этом и дело все. Наш
Кобылкин на минуту замолчал, потом, обернувшись к Марье Егоровне, сказал в упор:
– Ваш отец насмерть был ужален ядовитейшей из всех змей – коброй.
– Нет!… Нет… Я брежу… Но, если правда это… Бедный, бедный мой отец!
Снова волнение и ужас овладели молодой девушкой; слышны были ее глухие рыдания.
– Но, ради бога, зачем же все это сделано?! – восклицала она.
Кобылкин ответил не сразу; он посмотрел долгим, пристальным взглядом на Воробьеву, потом взглянул в окно и тогда лишь сказал:
– Вы имеете полное право получить ответ на такой вопрос. Погодите немного, мы приехали; вы подниметесь ко мне и пока отдохнете в моем кабинете, и приведете в порядок ваши чувства, успокоитесь, а там мы продолжим нашу беседу. Даже больше: я попрошу вас послушать, что будут говорить двое людей, которых я нарочно вытребовал сюда.
Карета остановилась. Мефодий Кириллович вышел из нее и помог выйти Воробьевой. Они поднялись по лестнице и вошли в зал.
Кобылкина ждал у входа Пискарь.
– Ну что? – торопливо спросил Мефодий Кириллович своего помощника.
Тот что-то зашептал ему на ухо.
– Как же это так? – вскричал Кобылкин. – Да разве это возможно?…
– Не наша тут вина, Мефодий Кириллович… Больно ловки…
– Но все-таки… Сколько трудов… Ай-ай-ай!
Он закачал головой и, указывая на Воробьеву, сказал:
– Проведи-ка барышню ко мне в кабинет! Марья Егоровна, очутившись одна, почувствовала, что силы опять покидают ее. Теперь она видела ясно, что тайна преступления уже раскрыта этим знаменитым стариком, и боялась, и в то же время была уверена в том, что он сейчас назовет ей имя любимого человека, на которого и укажет как на преступника.
Но опасения ее как будто и не оправдались.
Кобылкин вернулся очень скоро. Он уже успокоился от недавнего волнения, вызванного сообщением Пискаря, и улыбался по-прежнему довольной улыбкой.
– Теперь побеседуем, – сказал он, усевшись за письменный стол. – Прежде всего, скажу вам, что вы далеко не так бедны, как вы думаете. Вы и теперь страсть какая богачиха!
– Но как же Морлей…
– Морлей, – перебил ее Кобылкин, – негодяй, каких мало, да и не банкир он вовсе. Ну, да о нем будет речь впереди. Но вы что-то хотите сказать мне?
–
– Целая шайка тут была… Видите ли, милая барышня, вы помните, что вы родились далеко отсюда?…
– Да, отец говорил мне, что где-то на Амуре…
– Вот-вот, в Манчжурии; если хотите знать, там, на золотых приисках отец ваш и нажил громадное состояние… Праведно или неправедно, это уж пусть его на небе рассудят, но все его богатство принадлежит теперь только вам…
– Но отец потерял его.
– Опять вы о Морлее этом. Забудьте о нем на время… Скажите, вы нареченного вашего, Кудринского, ведь никогда не видали раньше, до приезда в Петербург?
Сердце в груди Марьи Егоровны даже биться перестало. Она поняла, что близка роковая минута, когда откроется страшная тайна.
– Господи! Да неужели же вы его вините? – не своим голосом воскликнула она.
Мефодий Кириллович загадочно улыбнулся.
– Кого это его? Кудринского? Нет, никогда… Кудринский ни при чем…
– О, благодарю вас… Какая тяжесть снята с сердца.
– Радоваться-то очень за свое сердце погодите… Итак, вы никогда до приезда в Петербург не видали Кудринского?
– Нет.
– А разве батюшка ваш никогда не показывал вам хотя бы портрет того, кого назначил вам в мужья?
– Показывал… Даже за минуту перед смертью у него был в руках фотографический портрет Алексея…
– Не этот? – протянул Кобылкин Марье Егоровне фотографию.
– Этот, этот самый! – ответила она. – Тут и подпись.
– Да как же тогда? Ведь тут совсем другой человек ваш жених.
– Он был болен, оправился, – пробормотала та.
– Это он вам сказал?
– И он, и я сама думала так; сходство все-таки большое.
– Не скрою, сходство есть…
Кобылкин дважды позвонил. Очевидно, за дверьми знали, что значил этот звонок. Пискарь, по крайней мере, сейчас же ввел двух просто одетых людей. Это были Иоганн Ивинен и Карл Ситонен, кельнер и кучер из гостиницы на Иматре.
– Подойдите сюда! – приказал им Мефодий Кириллович, и, когда они подошли, подал им взятый у Марьи Егоровны обратно портрет и еще другой. – Поглядите, что вы скажете?
Ивинен и Ситонен несколько минут рассматривали портреты.
– Этот господин приехал к нам и ушел на водопад, – торжественно объявил Ивинен, показывая признанный Воробьевой портрет, – а этот господин, – поднял он другой портрет, где был изображен Кудринский таким, каким знала его Марья Егоровна, – вернулся с водопада.
– И я отвез его на Малую Иматру, – подтвердил Ситонен.
– Хорошо, выйдите пока, – приказал им Кобылкин, – я еще позову вас…
– Но я не понимаю, – воскликнула Марья Егоровна, – что это значит?