Под выцветшим знаменем науки
Шрифт:
«Взятие Берлина, самоубийство Гитлера и прочих, Сан-Франциско» (04.05.1945).
«Послезавтра в Ленинград. Страшно. Голова, душа пуста. Нужна „великая научная идея“.
Война почти кончилась. Русские в Берлине, немцы частями капитулируют. Начинается новая эра на свете» (06.05.1945).
«День победы. Об этом узнали на Ленинградском вокзале. А в международном вагоне „Стрелы“ восьмидесятилетний М. А. Шателен едет с поповского торжества и рассказывает питерские сплетни» (09.05.1945).
«Поповское торжество» – это 50-летие изобретения радио А. С. Поповым (понятно, что не Маркони), которое пришлось на 7
Справедливости ради приведу еще фрагмент большой записи за тот же день, свидетельствующий о душевном состоянии Вавилова:
«Блистательная победа, поворот исторических судеб. Нужны силы на помощь людям, родной стороне и после этого умереть. Отрава физического объективизма, делающая все условным, эфемерным, как картина на бумаге или восковая статуя. „Человек, потерявший координаты“ – это довольно правильно определяет мое состояние последнее время» (09.05.1945).
Вавилов, безусловно, верил в торжество коммунистических идей, хотя не строил догадок, когда и как это произойдет, и не нападал на капиталистический мир ни вообще, ни по конкретным поводам. Могла действовать и обстановка торжественных заседаний, где человек в президиуме чувствует себя не так, как в зале (знаю по собственному скромному опыту).
«Был в Большом театре на октябрьском заседании. Речь Г. М. Маленкова. Вихрь. Ясная победа коммунизма. В сущности так ясно сказано, старому миру конец пришел. Непобедимое знамя революции. Начало новой истории для всего мира» (06.11.1949).
Вскоре было еще одно празднование:
«Сталинский юбилей стал очень внушительным политическим событием. От китайцев до финнов. Это – сила непобедимая. Коммунизм близок к мировой победе» (23.12.1949).
Как тут не вспомнить шуточку о китайско-финской границе, которая вошла в обращение в брежневские годы и остается актуальной в наши дни. А заодно припомнить и Тараса Шевченко:
«Од молдаванина до фінна на всіх язиках все мовчить, бо благоденствує».
То, что мы теперь называем глобальными проблемами, в дневниках не упоминается. О демографическом кризисе тогда вряд ли думали, хотя на кривой роста населения Земли даже мировая война стала лишь зазубриной, своего рода статистической погрешностью. Истощение ресурсов еще не стало актуальным, а об изменениях климата, тем более в теплую сторону, вообще не думали. С другой стороны, не упоминается и сталинский план преобразования природы, а достижения Мичурина – только однажды, в связи с выполнением нелепого задания:
«Вчера до ночи в с. Коломенском, теперешнем колхозе „Огородный гигант“ – открытие колхозного лектория. Мичуринские доклады. Канонизация Мичурина и Лысенко идет вширь и вглубь» (08.10.1948).
При такой напряженности делового общения – Академия, институты, редакторство, общество «Знание», множество мероприятий от Колонного зала до «Огородного гиганта» – личный круг Вавилова был предельно узок. Он это постоянно отмечает, как мы уже видели выше: «Остались Олюшка и Виктор». Жена, которую он неизменно называет Олюшкой, сопровождала его во всей повседневной жизни, но едва ли была помощницей и секретарем в научных делах. Дневник не оставляет сомнений в их душевной близости, но никакие разговоры Вавилов не пересказывает (в его
Сын Виктор прожил вместе с родителями не так много времени. В молодости у него были необычные повороты судьбы. Он родился в 1921 году и успел поучаствовать в двух войнах – финской и начале Отечественной. В 1942-м его направили в Военно-воздушную академию, а после войны командировали в Нью-Йорк в составе советской делегации при Атомной комиссии ООН. Такой опыт не помешал ему в дальнейшем скромно возобновить учебу на физфаке Ленинградского университета, потом пройти аспирантуру и уже после смерти отца сделать успешную научную карьеру с получением докторской степени, государственных премий и правительственных наград.
То, что тетради Вавилова сохранились в семье и в конечном счете увидели свет, – очевидно, заслуга жены и сына. Можно представить себе, как тщательно был собран и просмотрен служебный архив президента АН, чтобы потом попасть в «свободный доступ кому положено» (эта великолепная формулировка промелькнула в газетном отчете об Арктическом форуме – 2015 в Петербурге и достойна цитирования при каждом удобном случае).
Еще в семье жила престарелая теща Вавилова, физически здоровая, но страдающая старческим слабоумием. На ее примере Вавилов несколько раз обращался к мысли о невозможности бессмертия души, как его понимает религия.
В послевоенные годы Вавилов возобновил юношескую дружбу с дальним родственником, соучеником по коммерческому училищу в Москве. Об этом человеке он тепло отзывается, но понятно, что с ним не обсуждались ни мировые проблемы, ни академические дела. О друзьях из числа коллег-ученых речь нигде не идет, и жили Вавиловы довольно закрыто. Почти нет упоминаний о выходах в гости и устройстве приемов у себя. В поздние годы это могло быть связано с дистанцией между президентом АН и остальными учеными, а в более ранние – возможно, и с боязнью общения с братом «врага народа».
Приведу большую выписку, в которой смыкаются несколько часто повторяющихся сюжетов дневника:
«Каждый день часов 12 непрерывная череда заседаний, разговоров, телефонных звонков простых и вертушечных. Без настоящих помощников. Люди кругом: „Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей“. Оглядываюсь на прожитую жизнь. Как мало настоящих людей встречалось. За всю жизнь десятка два. Остальные – зверьки примитивные. Вчера такой разговор с Н. С. Державиным. И смешно и противно. Или Е. А. Толмачева с длинными сплетнями о В. И. Павлове. Доносы о „псаломщике“ Бельчикове. Помои.
Дома ходит древняя Вера Павловна, потерявшая память и разум. Страшная картина жизни с уходящим сознанием. Воплощенное доказательство беспочвенности мечтаний о бессмертии и о вторичности сознания.
Здесь на даче бегает маленький Сережа с медленно нарождающимся сознанием, еще без памяти, с репродукционным автоматизмом.
Между этими крайностями – я. Сознание налицо, но сознание, вырывающееся за дозволенные пределы, оглядывающееся само на себя, пытающееся тщетно оторваться от самого себя, ото всего, и „объективно“ на все взглянуть.