Под запретом
Шрифт:
Я бросаю на нее скептический взгляд. Естественно, она, как и все девушки, склонна все утрировать.
— Вообще никакого?
— В большинстве своем — нет. Я имею в виду, у меня есть выбор, к примеру, принять ванну или душ, а кроме этого, права выбора у меня нет. — Ее голос низкий, и она впадает в состояние апатии.
— Приведи примеры, — пытаюсь я немного отвлечь и оживить ее. — Так я смогу понять тебя.
На самом деле, я хочу посмотреть, насколько она отчаялась по поводу этой ситуации. Потому что это, наверное, так «плохо» быть из привилегированной и богатой семьи. Хорошо, что в моих мыслях есть здоровая
Эмили делает глубокий вдох, прежде чем начинает говорить:
— Хорошо. Мне постоянно говорят, что надеть, с кем следует общаться, как говорить, как себя вести, какие у меня должны быть друзья, какую профессию мне выбрать, сколько мне съесть, потому что не дай Бог я съем лишнего и растолстею, и поэтому на фотографиях буду выглядеть ужасно.
— Все так плохо? — Когда я задумываюсь об этом, это действительно кажется ужасным.
— Нет, это еще терпимо, самое ужасное, мама заставляет меня возобновить отношения с моим бывшим, потому что его отец один из основных спонсоров политической кампании моего отца.
— Это тот мудак, что тебя преследует?
— Ага, тот самый. И что еще ужаснее, им наплевать на то, что он очень жесток по отношению ко мне, главное, чтобы я не раскачивала денежную лодку.
— Что за херня? — восклицаю я громко. — Он что, жестоко обращался с тобой?
Она кивает.
— Да, но это было только раз, и я сразу же порвала с ним все отношения.
Невероятно.
— И твои родители все еще хотят, чтобы ты встречалась с ним?
— Ну, — она пытается уклониться. — Они точно не знают, что он сделал тогда со мной. Я просто сказала им, что мы закончили наши отношения на плохой ноте. Просто понимаешь, Никс, у меня с родителями не настолько доверительные отношения, чтобы я могла им все рассказать.
Что-то в ее голосе заставляет меня чувствовать неподдельную печаль за нее. Вполне очевидно, что в отношениях с родителями у нее не хватает какой-то важной составляющей, и мне кажется, что это — любовь, связь, которая должна быть между родителями и детьми. Я говорю ей быстрее, чем успеваю подумать:
— А может, если ты им расскажешь, они прислушаются к тебе?
— Может быть.
Она устраивается поудобнее на сиденье и скрещивает руки на животе. От ее невинного движения ее платье приподнимается еще выше, открывая передо мной потрясающий вид на красивые ноги, но я все еще вовлечен в разговор.
Я решаюсь немного сменить тему:
— Какой из запретов ты нарушила, что тебе перекрыли поступление денежных средств?
Она хихикает.
— Я выбрала журналистику в качестве главной специальности, и моя мать буквально сорвалась с цепи. Она хотела, чтобы я выбрала медицину или юриспруденцию.
— Эм… а что не так с журналистикой? Ты же не выбрала специальность стриптизёрши?
Она выпрямляет спину и поворачивается ко мне, восклицая:
— Точно! Я подумала то же самое. Ты понимаешь меня, Никс.
Я смеюсь. Возможно, я начинаю понимать ее.
— Так ты всегда была мятежной дочкой, которая сопротивляется сильной руке родителей?
Я замечаю краем глаза, что ее плечи поникли, и она опустила голову, чтобы не было видно ее глаз. Мне кажется, что я ненароком затронул то, чего она стесняется. Ее язык тела говорит за нее все.
— Нет. Я никогда не восставала против их решений, — говорит
Я пытаюсь немного разрядить напряженную атмосферу и аккуратно шучу, потому что в данный момент ее голос кажется немного растерянным.
— Пфф, а кто тебе сказал, что ты мне сейчас нравишься?
Я удостаиваюсь крепкого удара крошечным кулачком по руке.
И затем следующие ее слова буквально скручивают мои внутренности.
— Я нравлюсь тебе.
Мой желудок сжимается, потому что она права. Ее голос нежный и сексуальный. Но она не прилагает к этому специальных усилий.
Пришло время еще немного ослабить напряжение.
— Ну да, ладно, ты ничего, Бёрнэм. Для девушки, пойдет.
Она опять смеется, и ее хриплый смех еще сильнее скручивает в узел мои внутренности. Мой член начинает подрагивать от желания, и я принуждаю засранца не испытывать никаких иллюзий на этот счет, Эмили для нас под запретом.
Мне срочно необходимо поговорить о чем-нибудь другом.
— Почему ты думаешь, что не понравилась бы мне пару лет назад? — если все настолько плохо, то это немного успокоит мой неугомонный стояк.
— Оу, ну давай посмотрим. Я была избалованной, тщеславной, самовлюбленной, капризной, надменной, подлой, своевольной, злой. И это только для начала.
Ее голос становится менее напряженным, но я вижу по ее реакции, что она правда считает, что обладала всеми этими недостатками.
Конечно же это было не так. Эта Эмилия не может быть такой, ведь я… восхищаюсь ею.
— Ты не обладаешь всеми этими недостатками, — настаиваю я решительно. Может, она и выросла в привилегированной семье, но она всегда вела себя как обычная девушка, которая не испорчена деньгами.
— Спасибо, Никс. Это самая приятная вещь, что ты когда-либо говорил мне. Я могу поставить сотню, что это вообще самая хорошая вещь, которую ты когда-либо говорил девушкам.
Я смотрю на нее краем глаза и улыбаюсь крошечной улыбочкой. И прекрасно знаю, что это правда. Это действительно самая хорошая и милая вещь, которую я когда-либо говорил девушке... по крайней мере, на протяжении долгого времени.
11 глава
Эмили
Я не могу поверить в реальность разговора, который произошел между мной и Никсом. Он обычно ведет себя очень замкнуто и скрытно. Я не знаю, что конкретно изменилось, но он общается со мной, просто разговаривает, не отталкивая.
И знаете, мне это безумно нравится. Этот общительный Никс, что спас меня прошлой ночью, представляет мне его в новом свете.
Я чуть не проглотила язык и не захлебнулась слюной этим утром, когда он вошел на кухню. Он был одет в те же джинсы, что и вчера, только две верхние кнопки были расстегнуты, поэтому они низко сидели на его бедрах. Он был без футболки, и я буквально чуть не потеряла сознание от удовольствия, когда увидела чётко очерченные контуры его тела и идеальные рельефные кубики пресса. Его мышцы отлично выделяются и подчеркивают его V-образную линию внизу живота. В то время как его грудь была напрочь лишена волос, от его пупка тянулась тоненькая, манящая, темная дорожка волос, исчезающая в долине удовольствия, которая находилась под молнией его джинсов.