Под знаком 'если'
Шрифт:
Мы разговорились. Выяснилось, что ее зовут Джоанна Колдуэлл и что она летит в Париж. Джоанна была художницей - точнее, надеялась ею стать, а как известно, подлинное вдохновение и настоящее, мастерство можно отыскать лишь в Париже. Ей предстояло пройти годовой курс обучения, и, несмотря на улыбчивый ротик и смеющиеся глаза, чувствовалось, что она настроена очень серьезно. Я также узнал, что ради этой поездки ей пришлось много работать, что она в течение трех лет откладывала деньги, иллюстрируя женский модный журнал, хотя на вид ей можно было дать едва ли больше двадцати одного года. Занятия живописью занимали в ее жизни
Так что, сами понимаете, мы сразу почувствовали друг к другу симпатию. Я видел, что нравлюсь ей, в то же. время имя Диксон Уэллс явно не вызывало у Джоанны никаких ассоциаций с фирмой "Н. Дж. Уэллс Корпорейшн". Что касается меня, то скажу честно: после первого же взгляда ее голубых, искрящихся глаз для меня ничего вокруг больше уже не существовало. Я смотрел на нее не отрываясь, и часы пролетели, словно минуты.
Ну, вы знаете, как бывает в таких случаях. Я вдруг поймал себя на том, что зову ее просто Джоанна, а она меня Дик, и нам казалось, будто наше знакомство длится целую вечность. Я даже решил на обратном пути из Москвы специально сделать остановку в Париже и встретиться с ней, и тут же заручился ее согласием. Говорю вам, эта девушка ничем не походила на расчетливую Уимзи Уайт и еще меньше на жеманных, легкомысленных девиц нашего круга, у которых голова до отказа забита тряпками да танцульками. Она была просто Джоанной - с чувством юмора, сдержанной, не по годам разумной и потому обаятельной и прекрасной, как античная богиня.
По салону прошел стюард, принимая заказы на второй завтрак.
Мы не верили своим ушам: казалось, прошло не больше сорока минут, а на самом деле мы проболтали целых четыре часа! Мы с удовлетворением ощутили приятное чувство душевного родства, выяснив, что оба обожаем салат с омарами и ненавидим устриц. Это обстоятельство связало нас еще крепче, и тогда я авторитетным тоном заявил, что это не иначе как знак судьбы, на что с ее стороны не последовало никаких возражений.
Затем мы прошли по узкому проходу в обзорный салон в носовой части корабля. В него уже набилось порядком народу, но нам это было даже на руку - стиснутые с обеих сторон, мы долго сидели, тесно прижавшись друг к другу и стараясь не обращать внимания на спертый воздух.
Катастрофа произошла сразу же, как только мы вернулись на свои места. Ничто не предвещало близкой опасности, разве что резкий крен вправо - следствие отчаянной попытки пилота в последний момент избежать столкновения. Раздался жуткий скрежет, и меня охватило страшное ощущение падения. В ту же секунду тишину салона разорвал одновременный вопль сотен людей.
Это была настоящая битва. Пятьсот человек внутри обреченного лайнера швыряло из стороны в сторону. Нелепо размахивая руками, они натыкались на кресла, топтали друг друга ногами и сами валились на пол. Огромный ракетоплан с обрубком вместо левого крыла, вращаясь, стремительно несся к поверхности океана.
Стюарды пытались успокоить людей. Из громкоговорителя послышался нарочито спокойный голос пилота.
– Сохраняйте спокойствие, сохраняйте спокойствие, - повторил он несколько раз.
– Произошло столкновение с надводным судном. Положение контролируется, положение контролируется...
Я выбрался из разбитого кресла. Джоанны рядом не было.
От сильного удара все вокруг смешалось. Громкоговоритель закричал:
– Всем надеть спасательные жилеты! Спасательные жилеты под креслами!
Я выхватил оранжевый жилет и быстро застегнул его на Джоанне. Другой надел на себя. Хвостовая часть ракеты стала медленно погружаться, и толпа устремилась к носу. Освещение погасло. За спиной послышался плеск воды. Вдоль прохода торопливо шел молодой стюард. Поравнявшись с нами, он задержался, чтобы застегнуть пояс на потерявшей сознание женщине, и, бросив в мою сторону: "Все в порядке?", не дожидаясь ответа, побежал дальше.
Кто-то из пилотов переключил радиосеть на автономное питание. Из громкоговорителя донесся вдруг обрывок фразы: "...и плывите как можно дальше". Затем опять:
– Прыгайте из носового люка и плывите как можно дальше. Судно рядом. Оно подберет вас. Прыгайте из...
– динамик снова заглох.
Я освободил Джоанну из-под обломков и, стараясь не причинять ей боли, потащил к носовому люку. Ее лицо покрывала бледность, глаза были закрыты. Крен все усиливался, пока пол наконец не стал походить на лыжный трамплин. Мимо снова промчался стюард.
– Сами управитесь?
– крикнул он на ходу.
Я приближался к люку. Толпа вокруг него как будто стала меньше, или просто люди сбились плотнее? Внезапно раздался громкий треск, и по салону прокатился вопль отчаяния и ужаса. Стенки обзорного салона не выдержали, и с рычанием дикого зверя вода ринулась внутрь корабля. Я оглянулся и еще успел разглядеть стремительно приближающийся зеленый вал... Я снова опоздал.
Экран погас. Потрясенный увиденным, я оторвал глаза от есливизора и встретился взглядом с ван Мандерпутцем.
– Ну как?
– осведомился он.
Я содрогнулся.
– Ужасно, - произнес я сдавленным голосом.
– Похоже... похоже, нам так и не удалось оттуда выбраться.
– Нам? Я не ослышался?
– Его глаза странно блеснули.
Я не стал ему ничего рассказывать, лишь поблагодарил, пожелал спокойной ночи и, погруженный в невеселые мысли, медленно побрел домой.
Даже отец заметил, что со мной творится что-то неладное. На следующий день я опоздал всего на пять минут, и мой старик, всерьез обеспокоенный, вызвал меня к себе в кабинет и долго допытывался насчет моего здоровья. Разумеется, я ничего ему не сказал. Да и как объяснить, что из-за своих бесконечных опозданий я умудрился влюбиться в девушку через две недели после ее смерти?
Эта мысль чуть было не свела меня с ума. Джоанна - девушка с голубыми, искрящимися глазами, лежит сейчас где-то на дне Атлантического океана! Я ходил, словно в тумане, не обращая внимания на шуточки окружающих, почти ни с кем не заговаривая. Однажды вечером у меня даже не хватило сил, чтобы добраться до дома. Я вошел в опустевший кабинет отца и, удобно расположившись в его старинном кресле, долго курил, пока наконец не заснул. На следующее утро, войдя в кабинет и увидев меня в своем кресле, мой старик смертельно побледнел и, схватившись за сердце, смог лишь произнести: "О Господи!" Мне стоило немалого труда убедить его в том, что я пришел в контору не к началу рабочего дня, а просто опоздал уйти домой накануне вечером.