Под знаком розы и креста
Шрифт:
– Благодарю вас за то внимание, которое вы уделили моему выступлению, – с легким поклоном произнес он.
– Вам досталось незаслуженно мало аплодисментов, – сказала маменька.
– Это неважно. Куда важнее, что я достиг своей цели – заинтересовал вас, а то вы начинали откровенно скучать.
– Ваши стихи как минимум неплохи.
– Кхм! – поэт чуть смутился, но глянул на нас весело. – Не хочется начинать наше сумбурное знакомство с неправды. Это не мои стихи!
Видя наше недоумение, он заговорщицки понизил голос и сообщил:
– Поэт из меня никудышный, но перевожу я неплохо. Правда, пока всем говорю, что эти стихи написаны
– И зачем вам это нужно? – удивилась я.
– Затеваю аферу. Чтобы утереть нос некоторым, кто полагает, будто вся поэзия с них и начинается. А я вот нашел английского поэта, жившего триста лет назад, и, на мой взгляд, его стихи мало чем отличаются от тех, что нынче в моде. Разве что они лучше.
По гостиной прошел шелест, все обернулись к входным дверям.
– О! Кушать подано! – ернически произнес наш новый знакомец.
– Что? – не поняли мы.
– Ну, главное угощение вечера на подходе. Так что я умолкаю, дабы не мешать вам лицезреть!
Узнать вошедших не составляло труда, не только их имена были на слуху, но и портретов мы видали немало. Первой в залу вошла Зинаида Гиппиус. В белом платье в обтяжку, из-за чего напомнила осу в человеческий рост. С комом всклокоченных волос лисьего цвета. Одной рукой теребила граненые бусы, другой вскинула к глазам лорнет, от которого по сторонам брызнули отблески. Глянула, закинула на руку шлейф платья и пошла в дальний от дверей угол залы.
За ней невесомой тенью проследовал одетый во все черное, словно сам сатана, Валерий Брюсов. Эта пара была столь колоритна, что отвлекла внимание от третьей, едва ли не самой важной персоны, прибывшей сюда. В коричневых штаниках, в синеньком галстучке, с худеньким личиком, коричневатой бородкой, с пробором, зализанным на голове, с очень слабеньким лобиком и с выражением скорби и обиды, словно попал не туда, куда шел, просеменил вслед за супругой сам Дмитрий Сергеевич Мережковский.
Публика замерла и тут же вздрогнула. Это знаменитый писатель Мережковский нежданно раскатисто и картаво рыкнул из облюбованного ими угла:
– Зина! О, как я ненавижу!
– Ну, уж я не поверю: кого можешь ты ненавидеть? – ответила та из клуба дыма от раскуренной папиросы.
– О, – едва не простонал Дмитрий Сергеевич, – ненавижу его, Михаила!
– Какого Михаила? – на сто голосов пронеслось полушепотом, но ответа никто не получил.
Клара Карловна подошла к ним без стеснения и о чем-то пошепталась. Мережковский кивнул, прошел к приготовленному для него креслу, сел, поерзал и достал из кармана листки.
О чем читался доклад, не объявили – видимо, всем, кроме нас, это было известно заранее, – а я сама, как ни силилась, но понимать перестала после первых двух слов. Но слушали все со вниманием, а мне казалось, что знаменитый писатель, начав одну-единственную фразу, все не может ее завершить и все порыкивает чуть картаво, тужится, но у него никак не выходит закончить. Наконец кончил. Встал с кресла, отошел в свой угол и замер там, взяв жену под локоток.
Тишину в зале нарушил шорох шепотков. Апперцепция, коррелат, факт, идентичный Идее… И другие столь же понятные слова.
К нам подошел тот юноша, что читал сегодня первым и которого называли Андре, наклонился к уху поэта-афериста и, не заботясь быть не услышанным, спросил:
– Вы поняли?
– Нет, Боря, ничегошеньки.
– И я – ни слова! Абракадабра!
Глянул на нас с маменькой, но мы ответить
– Вам, как человеку вчерашнего дня, не дано понимать это!
– Как?.. Но позвольте, – пришел в ярость его собеседник, – на каком основании? Мы одного ж поколенья с вами!
– Дмитрий Сергеевич, вы обещали прочесть нам новые стихи, – вовремя подоспела Клара Карловна.
Мережковский с неожиданным воплем протянул руки к Брюсову:
– Вот, вот – кто прочтет!
Брюсов поднялся: и – руки по швам – с дикой нежностью проворковал:
Приходи путем знакомымРазломать тяжелым ломомСклепа кованую дверь:Смерти таинство – проверь… [17]17
Брюсов Валерий. Призыв. Стихотворение 1900 года.
К концу стихотворения все, кто мог быть отнесен к «людям вчерашнего дня», начали тихо закипать. Оба стоявшие рядом с нами поэта переглянулись и зашлись беззвучным хохотом.
– Ну вот, – сказал то ли Андре, то ли Борис, – и мертвеца изнасиловал. Одно слово, Сатана [18] .
Скандал погасила Зинаида Прекрасная. Встала по центру, глянула через свой лорнет и прочла:
Единый раз вскипает пеной,И разбивается волна:Не может сердце жить изменой,Любовь – одна: как жизнь – одна! [19]18
Сатана – одно из прозвищ поэта Брюсова.
19
Гиппиус Зинаида. Любовь одна. Стихотворение 1896 года.
Прочла тихо, чуть нараспев, задумчиво и строго. И сразу стала красивой и умницей, и все забыли едва не разразившийся скандал.
– Ну вот, а вы говорили цирк! – сказал наш случайный знакомый. – Можете полагать, что декадентов вы познали в полной мере. Не желаете чуть ближе сойтись с символистами? Там, знаете ли, тоже… со странностями встречаются личности. Есть, к примеру, те, кто любит кентавров изображать или по карнизам на четвертом этаже разгуливать. Могу пригласить.
– А и приглашайте! – рассмеялась маменька. – Не пропадет желание, спросите наш адрес у Клары Карловны.
5
Я вошла в наш гимнасиум и едва устояла на ногах. Нет, право, было отчего ногам начать подкашиваться. Месье Дешан вертелся перед зеркалом в юбке! То этак повернется, то иначе. К тому же он время от времени непроизвольно поправлял свои усищи!
– Сударыня! Станете насмехаться, я передумаю показывать вам то немногое, что сумел придумать.
– Уже перестала!
– Так-то лучше. Возьмите рапиру. En garde! Атакуйте!
Я сделала выпад и не нарвалась на защиту, а попросту… промахнулась. Учитель же стоял, как стоял, с места не сдвинулся, даже не шелохнулся.