Под знаком сочинительства. Статьи, рецензии 2020 г.
Шрифт:
Конечно, всю свою творческую жизнь невозможно не сочинять, имитировать достоверность или хотя бы правдоподобие часто рискованно – выведешь неоднозначного, слабого и порой жалкого персонажа и читатель подумает, что ты, автор, сам неоднозначный, слабый и жалкий. Многие с подобных героев начинают путь в литературе, но затем, приобретя известность, вес, уважение, предпочитают героев именно весомых, вызывающих уважение.
Таких, кто бы из десятилетие в десятилетие тянул своего сквозного героя, то смелого, то слабого, то богатого, то нищего у нас сегодня, кажется, нет. За исключением разве что Эдуарда Лимонова. Он в этом десятилетии
Нет, кроме Лимонова создает летопись и почти его сверстник (на несколько лет старше) Борис Екимов. Но в центре его летописи не определенный персонаж, а географическая область страны – так называемое Задонье. С начале 1970-х Екимов описывает людей, хутора этого места. Чаще в рассказах и очерках, иногда – в повестях. В 2015-м вышла его «Осень в Задонье» – потрясающая по своей художественной силе и реалистичности изображения. Беллетристикой ее называть никак не получается. Проза, настоящая русская проза…
Вернулись во второй половине 2010-х к тому методу, что принес им первую известность, Сергей Шаргунов в аккуратной повести «Правда и ложка» и Захар Прилепин в сборнике рассказов «Семь жизней» и романе «Некоторые не попадут в ад». Прилепинский герой буквально исходит желанием выглядеть сильным, брутальным, значимым, успешным, и окружающие этого героя, порой по статусу более значимые, рисуются слабоватыми, глуповатыми, растерянными, а незначимые так и вовсе ничтожными. В рассказах (за исключением «Ближний, дальний, ближний», который заставляет вспомнить о Прилепине времен «Саньки», «Греха»), это выпяченное желание героя приводит к комическому эффекту, а в романе вызывает потребность держаться от такого человека подальше. Но тем не менее это герои живые, я встречаю таких в реальности всё больше. И комических, и пугающих.
В начале 2010-х вдруг к достоверности обратился Михаил Елизаров, один, пожалуй, из самых главных и талантливых затейников в нашей литературе нулевых (Сорокин и Пелевин того времени оказались по сравнению с ним молодящимися пенсионерами).
В статьях и интервью Елизаров и в нулевые был социальным, реалистичным, а в художественных вещах, этого изо всех сил сторонился. Но в сборнике «Мы вышли покурить на 17 лет», видимо, решился преобразить свои сокровенные мысли, впечатления, воспоминания в художественную форму. Получилась пронзительная, вызывающая острое сочувствие книга.
Неожиданно появился повествователь-автор у Леонида Юзефовича. Он уже возникал в книгах об Унгерне, Пепеляеве, но там был нейтральным исследователем прошлого, а в рассказах, составивших первую часть сборника «Маяк на Хийумаа», повествователь фигура более чем неоднозначная. Он признается о своих ошибках в исторических книгах и пытается их исправить посредством написания этих самых рассказов. Нечто новое в нашей литературе…
Это скорее исключения, основной же поток – сочинительство, беллетристика. И, повторюсь, в целом очень высокого уровня.
Романы Сергея Самсонова, «Кровь и почва» Антона Секисова, «Завидное чувство Веры Стениной» Анны Матвеевой, книги Юрия Буйды, Дмитрия Быкова, Александра Проханова, Алексея Иванова, Дины Рубиной, Алексея Слаповского, «Оскорбленные чувства» Алисы Ганиевой, «Текст» Дмитрия Глуховского… На несколько страниц может развернуть список тех авторов, чьи произведения можно почитать и получить удовольствие.
2010-е
По-новому предстала в 2010-х Ольга Славникова. Два ее романа этого десятилетия – «Легкая и голова» и «Прыжок в длину» – совершенно непохожи, в первую очередь, стилистически, интонационно, на вещи 90 и 00-х. Эти романы огромны по объему, но читаются необычайно легко, они увлекательны. И в то же время ты понимаешь, что сюжеты их – сконструированы автором, таких героев не может быть в природе. Ты постоянно помнишь, что они сочинены, а вот, например, роман «Один в зеркале» словно подсмотрен нами; подсматривать за героями книги тяжело, иногда скучновато, но любопытство, некое другое любопытство, отличное от увлечения, заставляет продолжать. Доподсматривать – дочитать до конца.
Иначе стала писать и Анна Козлова. Раньше создавалось впечатление, что пишет она о себе и своих близких. Пишет беспощадно, зло, шокирующе. Беспощадность никуда не делась в ее романах 2010-х – «F 20» и «Рюрике» – а вот степень достоверности стала куда слабей. Зато усилилась изящность…
Опять же оговорюсь: я не считаю сочиняемость однозначным минусом. Быть может, художественная литература вообще не должна быть достоверной. Не исключено, что достоверность, подобие реальной жизни, это нарушение какого-то правила, аморальность. Может быть, те кто упорно пишет «как в жизни» интересны и нужны узкому кругу чудаков, не понимающих, что такое художественная литература.
Авторы сочиняющие куда успешней, у них во много раз больше почитателей, об их книгах есть что сказать критикам и обозревателям. Там, в их произведениях, куда больше смыслов, ума, реализованных возможностей. В конце концов, у них есть именно Автор (да, с большой буквы), а не человек, обладающий некоторыми писательскими способностями, решивший рассказать историю, приключившуюся с ним или с его знакомыми. Или со страной…
Когда я начинаю писать подобные тексты, мне часто попадаются на глаза умные мысли писателей разных эпох и народов. И вот в этот раз я зачем-то снял с полки тощий томик Эдгара По и открыл буквально на той странице, где были слова:
«Есть темы, проникнутые всепокоряющим интересом, но слишком ужасные, чтобы стать законным достоянием литературы. Обыкновенно романисту надлежит их избегать, если он не хочет оскорбить или оттолкнуть читателя. Прикасаться к ним подобает лишь в том случае, когда они освящены и оправданы непреложностью и величием истины. Так, например, мы содрогаемся от „сладостной боли“, читая о переправе через Березину, о землетрясении в Лиссабоне, о чуме в Лондоне, о Варфоломеевской ночи или о том, как в калькуттской Черной Яме задохнулись сто двадцать три узника. Но в таких описаниях волнует сама достоверность – сама подлинность – сама история. Будь они вымышлены, мы не испытали бы ничего, кроме отвращения».