Под знаменем Льва (=Конан-Освободитель)
Шрифт:
Киммериец прекрасно понимал, что эта утонченная благородная дамочка, взращенная на зингарских понятиях о женской скромности и чистоте, никогда не привыкнет к опасной и грубой жизни искателя приключений. Ведь случись что с Конаном, девчонка осталась бы на свете совсем одна. Ибо никто из членов королевской семьи никогда бы не позволил бывшей подружке простого наемника осквернить своим присутствием мраморные залы дворцов Зингары…
С легким вздохом Велесса тронула за плечо примостившуюся рядом подругу:
— Пора и нам собирать вещи.
Галера
Капитан отдал команду, матросы опустили парус и убрали под мостик. Гребцы с бранью и грохотом уложили под скамьи весла. И весь экипаж — боцманы, гребцы и матросы — весело устремился на берег, туда, где в темноте ярко светились огни кабаков и постоялых дворов.
Моряков на набережной толкалось преизрядно! Одни шли куда-то по своим делам, ступая не совсем твердо по выщербленной мостовой; другие пьяно храпели, развалившись там, где их оборол хмель; третьи шныряли в поисках дармовой выпивки или дешевой потаскухи.
Один из таких гуляк был вовсе не так пьян, как могло показаться на первый взгляд. Это был зингарец с худощавым лицом, с четко очерченными скулами и носом. Звали его Квесадо. У него были мягкие иссиня-черные кудри, а глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, придавали лицу обманчивое выражение сонного равнодушия. Квесадо торчал в дверях портового кабака уже давно, прислонившись спиной к косяку с таким видом, будто время остановилось, а если вдруг с ним пытался поболтать кто-нибудь из подвыпивших матросов, ленивым жестом он отправлял их своей дорогой.
Квесадо внимательно наблюдал за вошедшей в гавань небольшой галерой. Он отметил, что вслед за командой на берег сошли несколько вооруженных людей и две женщины. Они постояли на причале, пока кто-то из моряков, заинтересовавшись, не предоставил им свои услуги. После того как добровольные носильщики разобрали корзины и дорожные сумки, необычная процессия растворилась в толпе.
Когда спина последнего чужестранца исчезла из виду, Квесадо отправился в винную лавку, где уже собрались несколько матросов с вновь прибывшего корабля. Зингарец устроился в уютном уголке возле камина, заказал вина и принялся наблюдать за моряками. Наконец он остановил выбор на мускулистом, загорелом аргосийском гребце, который был уже изрядно навеселе, и подсел завязать беседу. Квесадо приказал принести парню кружку горького эля и начал с того, что рассказал довольно соленый анекдот.
Гребец разразился хохотом, а когда успокоился, зингарец равнодушно спросил:
— Не с той ли ты галеры, что пришла сегодня вечером?
Аргосиец, допивая эль, молча кивнул.
— Торговая?
Гребец вскинул лохматую голову и с презрением уставился на собеседника.
— Вот ведь тупорылые чужеземцы! Спутать настоящий корабль с торговой калошей! — фыркнул он. — Это военное судно, дубина! Гордость короля Милона — «Арианус».
Квесадо хлопнул себя ладонью по лбу:
— О боги! Вот дурак-то! Он так давно вышел из порта, что я и забыл, как он выглядит. Но ведь этого флага с леопардами раньше
— Это пурпурные леопарды Пуантена, приятель, — важно проговорил моряк. — Галеру нанял ни больше ни меньше сам граф Пуантенский и сам ходил с нами в этот поход.
— Да быть не может! — воскликнул Квесадо, изображая крайнее изумление. — Наверняка это было просто какое-то дипломатическое поручение…
Пьяный гребец, подогреваемый вниманием собеседника, рявкнул:
— Это был самый жуткий поход! За тысячу лиг, а может, и дальше… Просто чудо, что пикты не перерезали нам глотки… — На этих словах он осекся, потому что один из боцманов «Ариануса» с каменным лицом положил ему на плечо тяжелую ладонь.
— Придержи язык, болван! — прорычал он, с подозрением глядя на зингарца. — Капитан ведь предупреждал, чтоб не трепались, особенно с чужеземцами! А ну заткни пасть!
— Будет исполнено, — пробормотал гребец. И, стараясь не встречаться больше глазами с Квесадо, уткнулся в свою кружку.
— Мне-то что, — зевнул Квесадо, равнодушно пожав плечами. — Здесь в Мессантии такая скука… Вот мне и захотелось почесать языком.
Он лениво поднялся, заплатил за выпивку и направился к выходу. Но за дверью выражение сонного безразличия тотчас исчезло с его лица. Квесадо быстро прошел вдоль причалов до убогого постоялого двора. Там зингарец немедленно потребовал ключ. Крадучись, будто вор, он поднялся на второй этаж.
Заперев на засов дверь, Квесадо задернул драные шторы, от тлевших на крохотной жаровенке углей зажег свечу. После чего, согнувшись над колченогим столом, написал гусиным пером на кусочке папируса короткое письмо.
Закончив, Квесадо скатал папирус и ловко запихнул его в медную трубку длиной не больше мизинца. Потом встал из-за стола, открыл стоявшую у стены клетку и достал сонного голубя. Трубку он привязал к лапе птицы, отодвинул штору, поднял раму и подбросил голубя. Крылатый вестник, сделав круг, исчез в темноте над бухтой, а Квесадо наконец позволил себе улыбнуться.
Девять дней спустя в далекой Тарантии канцлер Вибиус Латро получил от королевского голубятника медную трубочку. Осторожно достал он папирус, развернул и, подойдя поближе к окну, прочитал:
«В Мессантию с небольшой группой людей прибыл граф Пуантенский. К.».
Когда рок нависает над королевством, о падении древних династий и могучих тронов предупреждают различные знамения. Не нужно даже обладать знаниями Зуландры Тху, чтобы увидеть: Дом Нумедидеса на краю гибели. И знаки неизбежного крушения видны повсюду.
Вести из Мессантии неслись на север. Их доставляли копейщики, лучники, меченосцы, прежние соратники Конана, люди, сражавшиеся бок о бок с киммерийцем в битве при Велитриуме. Причем кое-кто знавал Конана и по более отдаленным временам Большой Битвы, когда свирепому варвару удалось сломать боевые порядки пиктов… Это была старая гвардия, не забывавшая своего командира. Ветеранов поддерживали и воины помоложе, уставшие от службы у венценосного маньяка, пренебрегшего покоем и процветанием государства ради извращенных прихотей и безумной мечты о бессмертии.