Подари мне пламя. Чернильная мышь
Шрифт:
– Я тебе, пожалуй, помогу с моральными терзаниями, – тихо сказал Монтроз. – Если будешь молчать, возможен еще и четвертый вариант. С участием кого-нибудь из нашего клуба. Например, Тима, как он и предлагал с самого начала. Тим очень любит симпатичных девушек. Правда, после общения с ним они перестают быть такими симпатичными… Ты любишь грубых мужчин, девочка? Сомневаюсь в этом. Значит, говори. И поверь, тебя саму сдали бы без малейших раздумий.
– Даблион, – решилась Маред. – Я… должна была взять даблион.
На душе было мерзко, словно она окунулась в грязь по уши, и теперь
– Понятно, – усмехнулся наконец Монтроз. – Я-то думал… не важно. А это просто чокнутый Эдвард со своей манией заполучить мой даблион? Сдал тебе код и прислал сюда. Прелесть какая. Ну спасибо, девочка, порадовала.
Он улыбался холодно и жестко – Маред сразу поняла, за что этого человека прозвали Корсаром. И посочувствовала себе и несчастному Эдварду Оршезу, пожалуй. Такой на рею уже не вздернет, не принято это в просвещенном девятом веке от Конца Тьмы, но и пакости не простит. А Оршез, как ни крути, задумал именно пакость.
– Третий вариант, – напомнила она. – Вы обещали.
– Разумеется, – откликнулся Монтроз, возвращаясь к прежнему ласково-насмешливому тону. – Я сам тебя накажу. Без участия полиции, лэрда декана и кого-либо еще.
– Накажете? Как?
Монтроз пожал плечами, посмотрел на стакан, потом снова на Маред – равнодушно, почти скучающе.
– Для начала выпорю. И не смотрите с таким ужасом, тьена студентка. А чего вы ждали за воровство? Или все-таки предпочитаете полицию? Разбирательство, суд и тюрьму?
Маред помотала головой, не в силах вымолвить ни слова – горло перехватило спазмом.
– Ну и правильно. Если вы первый раз решились на такое, то есть шанс, что поможет. А вот потом…
Он покачал стакан с темным золотом в руке.
– Потом вы проведете со мной остаток этой ночи. Должен же я получить компенсацию за беспокойство?
Потерянный было дар речи вернулся: от возмущения. Маред вспыхнула от ушей и до кончиков пальцев на руках, словно по жилам вместо крови полился кипяток. Вжалась в кресло, приготовившись вскочить, и выпалила:
– Да как вы смеете! Я не такая! Я…
– Так в этом и интерес, – хмыкнул Монтроз, не переставая ее рассматривать. – Вы же видели эту прелесть, что мне преподнесли? Очаровательна, правда? И наверняка скучна до одури, как всякая продажная женщина. А с вами, моя радость, все будет по-настоящему. Невинной девушке я бы подобное не предложил – слишком много мороки. Но вы-то вдова. Притом не простолюдинка, а все-таки тье, значит, болтать об этом приключении не будете – побережете репутацию. И терять вам, учитывая обстоятельства, решительно нечего. Придется, правда, потерпеть, привычки в постели у меня весьма… экстравагантные. Но уж точно не страшнее пяти-шести лет в Шестронской женской тюрьме. Ничего с вами от одного раза не случится. Зато будете спокойно учиться дальше: без полиции, без проблем, с чистой репутацией…
– Я
Монтроз, поставив стакан на стол, легко поднялся из кресла, будто развернулась тугая пружина. Шагнул к Маред, наклонился, опираясь ладонями о подлокотники. Она замерла, как перед хищным зверем, едва дыша. А в нем и было что-то от крупного хищника. Серебристо-серые глаза оказались совсем рядом, пахнуло горьковато-свежей душистой водой и бренди, а из-под всего этого пробивался еле уловимый запах мужского тела, и Маред чуть не заскулила от страха и отвращения.
– Полагаешь, это лучше? – тихо-тихо спросил Монтроз. – Ты хоть видела, что такое тюрьма? На грязных нарах с товарками по камере или в караулке у охранников тебе понравится больше? Глупая девчонка, за тебя же никто не заступится. Думаешь, Эдвард Оршез не сумеет откупиться или свалить все на тебя? И учти, что мне стоит пообедать с королевским обвинителем – и ты пожалеешь, что на свет появилась.
– Не надо…
Губы не слушались. Маред вдруг поняла, что происходит: вот прямо здесь и сейчас. И никак это не остановить, словно в страшном сне, когда руки-ноги не слушаются. Дура. Какая же она дура. И поздно жалеть и каяться…
Жесткие горячие пальцы вздернули ее подбородок кверху, не позволяя опустить глаза. Монтроз – Корсар проклятый – медленно и размеренно продолжил, роняя каждое слово, будто гвоздь забивал:
– Не надо? Я тебя сюда не звал, глупая девчонка. Ты сама захотела: то ли легких денег, то ли еще чего. А за все надо платить. Выбирай: твое будущее или одна ночь. Что, смелости не хватает? Боли боишься? Или мораль не позволяет? О морали и порядочности надо было думать раньше, когда шла воровать. А теперь скажи спасибо, что я буду один. Делиться не люблю, так что больше тебя пальцем никто не тронет. И если будешь умницей, то утром уедешь домой, а не на тюремные нары.
Маред замотала головой, пытаясь вырваться. К глазам подступили слезы, но она представила, как презрительно скривится проклятый ублюдок и извращенец – и слезы высохли, не успев брызнуть. Боль? Да не боится она боли! Но как же это мерзко! Стыдно, грязно, отвратительно…
– Не хочу, – проговорила она чужими, застывшими, как на морозе, губами. – Пожалуйста, не заставляйте. Я не хочу.
– А тебе и не обязательно хотеть, – промурлыкали ей жарко в самое ухо, обдавая его горячим дыханием. Пальцы снова сжимали подбородок, теперь просто не давая отстраниться. – Главное, что хочу я. Очень хочу. Будешь моим подарком на день рождения, девочка.
Пальцы легко и равнодушно толкнули ее, исчезая, Маред сжалась в кресле, ненавидя себя, как никогда в жизни. За глупость, за жадность, за то, что сдалась. Сдалась ведь!
– Тебе нужно в ванную? – безразлично поинтересовался Корсар и, дождавшись, когда она помотает головой, протянул руку в отвратительной пародии на учтивость: – Тогда идем.
Подняться из кресла оказалось невозможно. Совершенно невозможно. В горле встал плотный горький ком – куда тяжелее, чем от кофе, – и Маред подумала, что ее сейчас вырвет. А ноги точно не удержат.