Подари мне второй шанс
Шрифт:
Она повернулась, подняла лицо и встретилась взглядом с ожившей версией портрета многовековой давности.
Чезаре Мондейв, граф Мантенья.
Владелец портрета собственного предка работы известнейшего живописца Лучиезо и огромного богатства к тому же. Человек, репутация которого опережала его самого. Человек, живущий так, как жили его предки. Так, словно весь мир принадлежит им. Человек, которому никто не мог сказать «нет» и которому любая женщина, стоило ему благосклонно посмотреть на нее, обязательно ответила бы согласием.
Вот и Карла,
– Так что же? – снова раздался глубокий, низкий голос, и Карла поняла, что должна ответить, как если бы ей приказали. Ибо это был человек, которому повиновались.
Но она не собиралась покоряться ему без сопротивления. Надо хотя бы попытаться. Умышленно неспешно Карла вновь обратилась к портрету.
– Ну, он человек своего времени, – произнесла она наконец.
Чего нельзя сказать о вас, мысленно добавила она. Не то чтобы нынешний граф Мантенья не был человеком двадцать первого века. Но он, безусловно, являлся продолжателем старинного рода, что подчеркивалось каждой черточкой его сурового облика.
– Что вы имеете в виду? – прозвучал вопрос, требующий немедленного ответа.
Карла вгляделась в портретный образ, чтобы обосновать свое умозаключение.
– Рука этого человека лежит на эфесе шпаги, а значит, он готов в любой момент сразить того, кто осмелится нанести ему оскорбление. Он не потерпит насмешек ни от кого, тем более от не равного себе по происхождению и положению в обществе. Надменность сквозит в каждом штрихе, в каждом мазке кисти Лучиезо.
Карла повернулась лицом к Чезаре Мондейву, понимая, что ее ответ вызвал в нем недовольство, как она и ожидала. Глаза его мрачно полыхали.
– Вы ошиблись, приняв гордость за надменность. Гордость не собой, а своей семьей, домом, родословной, репутацией. И честью, которую он будет защищать своей шпагой, мечом… и жизнью. Должен защищать, поскольку выбора у него нет. Именно поэтому он послушно позировал художнику, помня о своем долге перед своим родом. Портрет был призван увековечить образ графа для потомков, когда сам он уже превратится в прах.
Темные глаза говорившего смотрели на его предка так, будто двое мужчин общались между собой.
Карле стало не по себе, и она нахмурилась. Странно было наблюдать, как современный человек смотрит в глаза своему предку, с которым они были похожи как две капли воды. Уже одно это отличало графа Чезаре Мондейва от всех тех людей, которые, как и Карла, составляли ту часть человечества, кто и понятия не имел о своих предках, тем более таких давних времен.
Карла, к своему стыду, практически не знала своей родословной. Отец для Карлы был не более чем фамилией, которую ей дали с большой неохотой, когда беременность матери вынудила его жениться. Он погиб в автомобильной катастрофе, когда она была совсем еще маленькой. Вдова пришлась не ко двору родственникам мужа, и Карлу мать воспитывала одна вплоть до повторного брака с Гвидо Вискари. К тому времени Карла была уже подростком.
«Я
Такому человеку, как граф Мантенья, подобное положение вещей должно было показаться непостижимым. Уж он-то наверняка знал все о каждом представителе своей семьи на протяжении веков.
– Тогда это всецело результат мастерства Лучиезо, который смог так гениально уловить сущность вашего предка и запечатлеть его на века, – ответила Карла, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно и спокойно. – Иначе он был бы… просто прахом.
В голосе Карлы слышался вызов.
Глаза собеседника вновь полыхнули темным огнем.
– Разве не все мы окажемся прахом когда-то, – негромко произнес Чезаре Мондейв. – Но пока это время не пришло… – Интонация его голоса изменилась, и кровь Карлы вскипела, как и в тот момент, когда она впервые ощутила на себе его пристальный взгляд. – Не должны ли мы ловить момент и наслаждаться сегодняшним днем, не упуская предоставленный судьбой шанс?
– Ловить момент и наслаждаться сегодняшним днем? – услышала себя Карла.
Изменился не только тон графа, другим стало и выражение его глаз. Теперь в его взгляде читалось одобрение того, что он видел. А смотрел он на Карлу, смущая и в то же время возбуждая ее.
– Вернее сказать, ловить момент и наслаждаться сегодняшним вечером, – по-прежнему негромко проговорил граф с едва заметной хрипотцой в голосе.
Сомнений не осталось. Взгляд темных глаз, опушенных длинными ресницами, не отрывался от лица Карлы, посылая ей сигнал, понятный во все времена.
Карла нравилась ему. Во всяком случае, внешне, несмотря на колкость ее высказываний. Но их перепалка позволила ему сократить дистанцию и в итоге получить желаемое.
– Поужинайте со мной сегодня вечером.
Вот так. Откровенно, прямо, без обиняков. Он все еще не отводил темных выразительных глаз, и Карла чувствовала, чего этот мужчина ждет от нее.
У нее уже вошло в привычку в подобных случаях говорить «нет». Те немногие отношения, возникавшие у нее за последние годы, были не с итальянцами и не в Риме, чтобы не вызывать любопытства в тех кругах, в которых ей приходилось вращаться. Она никогда не допускала эмоциональной вовлеченности. Ее устраивали дружба, взаимная симпатия и совместимость характеров, не более того. Это было куда безопаснее, чем уступить чувственному влечению, способному разжечь безудержную страсть, которую будет сложно погасить.
В конце концов, никто лучше Карлы не понимал, к чему это может привести. Перед ней был пример ее матери. Она страстно влюбилась в мужчину, который, узнав о ее беременности, не захотел связывать себя никакими обязательствами. Хотя его отец, щелкнув финансовым кнутом, и принудил сына жениться, счастья это никому не принесло. Отца Карлы в браке раздражало все, включая отцовство, и он уже намеревался оставить их с матерью, когда внезапно погиб. Удивительно ли, что теперь сама Карла опасалась повторить ошибку матери?