Подкидыш
Шрифт:
— Тутошние мы. Местные. Деревенские. На хозяйстве живем. А ты чей? Откуда? Почему на дороге валялся?
Мужик оглядел Варвару и, пустив кобылу шагом, обронил тихо:
— Теперь уже ничей! И ниоткуда! На дороге был? Как совсем не сдох, сам не знаю. Уж лучше было б…
— Семья-то имеется? — робко спросила баба.
— Была… Давно… Теперь уже нет никого.
— А куда ты шел? К кому? Как в наших местах оказался?
— Последний шанс хотел испытать, но и он не удался! — отмахнулся устало. И спросил: — А ты
— Домой! В деревню.
— Мне не по пути. Я в город шел. Да вот не повезло. Ты уж не осуди, что мороки прибавил, — остановил кобылу.
— Куда ж теперь подашься? Иль есть к кому? — спросила Варвара.
Мужик закурил и ответил трудно:
— Не к кому мне идти. Один я. Как крест на могиле. Никому не нужен. Даже себе самому.
— Мы вот тоже одни маемся. Бабье. А жизнь нынче вишь какая? По дороге не проедешь. Пацаны и те в разбое. Случись что, вступиться некому. А и помочь — никто! Бабьи руки все не схватят. Маемся без мужика! Без хозяина нынче тяжко. Ан где его взять? Хороших нет. Плохого — самим не надо, — вздохнула Варвара.
— А своих мужиков куда подевали?
— Мой — помер. Уж двенадцать годов минуло. Зять, чтоб его черти взяли, сбежал от нас. Тяжко детей растить. Он у нас к легкой жизни привык. К городской. Чтоб лежа на боку все получать. В деревне не залежишься. С голоду сдохнешь. Вот и смотался подальше с глаз. Без обратного адресу. Теперь кукуем в четыре души. Двое внучек да мы с дочкой.
— Выходит, как и я, сироты, — выдохнул человек тяжко.
— А ты кто будешь? Ить только и знаю о тебе, что от пацанов спас. Спасибо тебе на том великое! — поклонилась Варвара в пояс.
— Я? Меня тоже предали. Свои. За что, сам не знаю. Может, за то, что верил?
— Может, пил лишку?
— Нет. В том меру всегда знал.
— Жена выгнала?
— Сам ушел. Понял, что не нужен стал. Лишний в семье.
— Дети имеются?
— Уже своя семья есть. Вырос сын. С матерью отношения поддерживает. А я чужим стал. Теперь уж отошел. Да и вспоминать неохота. Вся судьба в осколки. Хотя чего это я жалуюсь. Тебе и без меня тошно. Прости.
— А сам из городских?
— Жил в городе. Но родился в деревне…
— Выходит, не белоручка! — глянула на человека пристально. И спросила: — Теперь куда пойдешь?
— Земля большая. Авось сыщу себе место и крышу над головой. Много ли одному надо?
— Зачем искать? Поехали к нам. Конешно, не ахти что, но с голоду не пухнем. Харчи свои. Деньжат маловато. Зато кусок хлеба и кружка молока всегда сыщутся. Понравится — останешься. А нет, переведешь дух, подыщешь место получше и уйдешь…
— А дочка твоя примет ли?
— Как не принять? Велю ей — примет! Она хоть и норовистая, но не ослушается. Да и намаялись сами. В хозяйстве без мужичьих рук хоть волком вой.
— Как зовут тебя? — повернулся он к бабе.
— Варварой, Варька я! А тебя?
—
— Садись, Коль. Поехали домой. Гля, как темнеет быстро. А нам еще пятнадцать верст до дома ехать. Вовсе в ночь заявимся. Дочка переживать будет.
— Давай вожжи! — потянулся Николай к телеге.
Заскочил в нее. Варвара села рядом.
— Давай, родимая! — пустил кобылу трусцой.
— Гля! Еще двое на дороге. Чьи они? Свои — деревенские, иль опять разбой? — прижалась невольно к плечу Николая.
— Эй, мужик, закурить дай! — послышалось с дороги хриплое.
Николай взял кнут из рук Варвары. Ничего не ответив, погнал кобылу мимо, не оглянувшись на голос.
— Ишь, гоноровый! Погоди, встретимся! — услышал вслед.
— Как же вы одни тут ездите? — спросил бабу, когда двое остались далеко позади.
— Я утром поехала. И вертаюсь засветло. А бандюги по ночам шныряют. Потому свидеться не доводилось. Разве только начнут в дом ломиться. Мы ж не в самой деревне, в километре от нее живем. Случись что, никого не дозовешься. Оно, хоть и взять с нас нечего, а поизгаляться могут. Сами б — ладно. Вот внучек жаль. Эти еще свету не видели.
— Давно одни живете?
— Да уж пятый год. Сами всюду. И косим, и доим, и пашем, дрова рубим, избу чиним, как можем. Она у нас вовсе окривела, скособочилась. Уж и не знаю, куда еще подпоры ставить.
— А зять куда смотрел?
— Знамо дело, куда! В бутылку! Ему, прохвосту, все по хрену. Не до избы было! Все терпели. Один раз я ему просказала, что об ем думаю. Он, гад, враз сбег. Стешка долго забижалась. Теперь уж и до нее дошло, что такого мужука лучше и не надо.
— А здоровье у него не подводило? — глянул на бабу Николай.
— Ни на что не жалился. Едино завсегда голова с похмелья болела.
— Не дрался?
— Полез однажды к Стешке с кулаками. Но она у меня не из слабых. Как звезданула ему промеж ног, до ночи корячился, раком в углу стоял. С тех пор не цеплялся ни к кому. Ну а брехаться, то всякий день. Но и тут дочка спуску не давала. У ней язык — сущая коса. Как рубанет, мало не покажется. И внучки все в нее пошли. От отца, слава Боту, ничего не взяли. В нашу родню удались, — горделиво рассказывала Варвара.
— Вот и дочка, и внучки, а в доме холодно самим, без мужика. Неужель не жалеешь, что ушел зять?
— Нет, Миколай! Не жалкую про него. Стешке, понятное дело, тяжко. Ей едва за тридцать. А уже соломенная вдова. И вторую судьбу устраивать боязно. А что, как и другой не лучше прежнего. Да и дочкам отчима приводить совестно. Чужой, он и есть чужой. Своего не заменит. А мужик ей нужен. Баба все ж…
— Сколько лет ее дочкам?
— Семь и пять лет. Уже помощницы. В избе полы метут, моют. Во дворе, в сараях все чисто. Посуду со стола приберут. Стешка их в руках держит крепко. Растит в строгости.