Подкидыш
Шрифт:
— Где я? Что со мной? — взмолился Калягин.
— В санатории! Знаешь, как называется? Дурдом «Ромашка».
— За что меня сюда впихнули?
— А разве тебе у нас не нравится? — изумились санитары.
— Я нормальный! Отпустите!
— Сейчас! Только смокинги сменим! — рассмеялись оба в один голос.
Но тут Потемкин подал голос:
— Я приговариваю всех вас к повешенью! На рею их! — указал пальцем на санитаров.
— Слушай, ты, сиятельный, захлопнись! — не выдержал Николай. И обозвав Потемкина недобитой вошью, снова попросил санитаров отпустить
— Лежи! А будешь много хотеть, дышать перестанешь! — осклабились, уходя.
Николай взвыл не своим голосом.
— Лучше убейте! — кричал он вслед, но его никто не слышал.
Вскоре рослый парень вошел в палату. Психи, завидев его, оживились. Он сделал уколы всем. Первому — Николаю, Тот через три минуты спал мертвецким сном.
Иногда он просыпался. Не сразу, но понял, что его развязали. И он одет в пижаму.
— Ну, понравилось у нас? Не стоит уходить, правда? Ты посмотри, кто с тобой лежит? Сплошная история! Вон — маршал Жуков, а этот и вовсе — Клеопатра!
— Она же бабою была! — изумился Николай.
— А у нас своя Клеопатра! Другой пока не имеем! — усмехались санитары.
— С тобой даже Цезарь живет под одной крышей! Гордись! Видишь, руки на мудях сцепил? Он самый! Император! А ты кем будешь?
— Я — Николай!
— Николай Второй? — уточнил санитар.
— Да нет! Я просто Колька! Николай Калягин!
— Фу! Как скучно! У нас таких нет! Все знаменитости! И ты себе подбери подходящую кликуху, — посоветовали шутя.
Когда они ушли, к Николаю подошел Цезарь. Глянул на него и сказал глухо:
— Слушай, мазурик, я в этой хазе третий год канаю! От вышки сюда сквозанул. Лучше жить психом, чем жмуром! Доперло! Подфартит, смоюсь. Но мне тут неплохо! И ты захлопнись. Ведь из зоны тебя приволокли. Классно темнуху слепил. Сыграл в маскарад! Теперь чего вылупаешься? Заглохни. И другим не становись поперек жопы. Тут дурдом. Но это файнее зоны! Там теперь без хамовки — зэки, как мухи дохнут. Усек? Лягавые из своего положняка зэков харчат. Не всем подсветило дышать. Особо тем, кто на особиловке, к расстрелу. Этих никому с того света вытягивать неохота. И тебя заморили б. Дошло? Тут ты додышишь до чего-нибудь! А в зоне сдохнешь. Так вот заткнись! Молись судьбе, что сюда попал! А уж она сама определит, дышать дальше иль здесь копыта отбросить…
— Так ты — нормальный? — удивился Николай. Цезарь скорчил свинячью рожу, захрюкал, засвистел, встал на четвереньки и пошел в свой угол, — несносно воняя по пути.
Там, в углу, двое мужиков играли в чехарду, стучась лбами в стены. Вчера они играли в прятки, ища друг друга на потолке, лаяли на окна, плевали на дверь.
— Ну ты, Николай Второй, давай с нами в лапту играть! — позвал Калягина псих и снял с ноги тапок, запустил им в Николая, заорал радостно: — Выбил, выбил! Я в него попал!
Николай схватил психа за шиворот, поднял его в воздух, потряс и, бросив на пол, закричал:
— В другой раз из тебя мяч слеплю! Понял, пес шелудивый?
— Ни хрена не понял! Он настоящий псих! Ему баба утюгом мозги отшибла! — философски отозвался
— Эй! Мужики! Давайте обедать! — позвали санитары. Николай, едва подвинул миску с борщом, взвыл от боли. Гитлер перевернул ему на голову всю свою порцию. Горячий борщ залил лицо, одежду. Калягин вскочил разъяренный, но санитары тут же скрутили его, одели в смирительную рубашку, связали…
Лишь через два дня вернули его в палату.
Но у Калягина уже на следующий день повторился приступ. Он не знал, с чего и как это случилось.
Сколько времени прошло, пока сознанье вновь вернулось к нему, Николай не помнил. Он жил этими просветами. Но они почему-то становились реже и короче.
— А ведь и в самом деле, поехала «крыша» у мужика, — заметил как-то Цезарь врачу.
— Нормальный больной! Зато теперь его не мучает и не терзает память. Он счастлив в своей глупости. А может, дураки умнее умников и гениев? Ведь все в этой жизни относительно! И глупость на грани гениальности, и ум, граничащий с дурью… — глянул на Цезаря понимающе.
Психи куда-то исчезали, на их место привозили других. Вот так однажды не стало Цезаря. Как сказал Клеопатра, его убили заговорщики. Когда Николай решил узнать точнее, Клеопатра прыгнул на окно, стал колотиться лбом в решетку. По его лицу текла кровь. И если бы не санитары, разбил бы вдребезги свою голову.
Зачем? На это уже не мог ответить человек, ставший жалкой игрушкой жестокой судьбы.
Николай не знал, сколько времени прошло. Месяц, год или десять лет? Менялись не только больные, а и санитары уходили на пенсию. Другие, не выдержав, увольнялись. Николай их не запоминал. И лишь однажды удивился, увидев перед собой пожилого человека. Он оглядел Калягина, сказал тихо:
— Эх, какой мужик! Пять лет мог жить на воле! Ведь приговор по делу отменен давно, он признан невиновным. Найдены настоящие преступники. Целая банда мародеров. Они его подставили. И чуть не лишили жизни! Будь он нормальным, сегодня выпустили б его на волю. А теперь — куда? Он уже не личность, не человек…
— Прекратите инъекции. Изолируйте от больных! Он не безнадежен! — услышал Николай, не веря в счастье.
Вскоре его перевели в другую палату, в иной корпус, и к Калягину пришел врач, назвавший себя нетрадиционным. Он долго разговаривал с Николаем. Расспросил обо всем. Осмотрел его и сказал, что его — гомеопата — уговорила сестра Калягина, Ольга, помочь брату. И, разыскав его, уплатила за лечение. Теперь он обязан вернуть Николая к нормальной жизни.
Именно от него узнал Николай, что пробыл в психушке долгие десять лет…
— Успокойтесь! Могло случиться хуже. Теперь уж не вернешь прошлое. Давайте подумаем о будущем. Его еще можно изменить, — давал Николаю отвары, настои, Делал массажи, заставлял выполнять упражнения, выматывая его к концу дня так, что тот падал в постель и тут же засыпал мертвецким сном.
— Николай! Давайте попробуем написать письмо сестре! — не без страха подал карандаш и бумагу через три месяца.