Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
Шрифт:
отец и дедушка будут против ее перехода в католичество.
Тети и, на сей раз, нет, но скоро она возвращается, осмотрев Пантеон. Тетя любез-ничает с
Пьетро, а Муся размышляет о том, как бы ее поскорее спровадить и остаться с
возлюбленным наедине. Она уж не так чиста в помыслах, раз ей это нужно. Каждый раз, когда они остаются наедине, они целуются и Пьетро даже раздвигает ей ноги, вставляя
между них свою коленку опуская руку, о чем она с ужасом вспоминает каждый
дый раз снова позволяет ему это делать.
“...рот, потом нога... все происходит быстро, это правда, но я дохожу только до того
предела, до которого хочу дойти”. (Неизданное, запись от 14 мая 1876 года.)
“Я только хотела бы знать, что зашла так далеко действительно оттого, что люблю этого
мужчину, или же любой дурак, клянущийся мне в любви, может добиться от меня того же.
Я думаю, что последнее более вероятно”. (Неизданное, запись от 18 мая 1876 го-да.) Наконец в тот последний вечер в Риме ей удается выпроводить тетю, Марии удает-ся даже
запереть ее номере, под предлогом того, что тетя будет мешать ей писать. Пьетро ушел, распрощавшись с тетей и Марией, а на самом деле прячется внизу под лестницей. Во всем
нижнем этаже, где находится их номера, никого больше нет и можно не опасаться
свидетелей.
Молодые кидаются в объятья друг другу, Мария так страстна, что Пьетро приходит в
голову, что ее детская, как она подчеркивает, влюбленность в герцога Гамильтона была не
единственной. Он не далек от правды, хотя она и заверяет его в обратном, но все же
целоваться она начала только с ним.
“ - Ваши губы!
– страстно шепчет он, - дайте мне ваши губы!
Мне даже в голову не пришло ослушаться, и я вытянула шею, чтобы встретиться с его
губами. Да, правду говорят, что поцелуй в губы... Откинув голову, закрыв глаза, опус-тив
руки, я не могла оторваться от него”. (Неизданное, 19 мая 1876 года.)
Все как в настоящем романе, жизнь, похожая на роман, или записанная, как роман, какое
это имеет значение. Через несколько лет она делает приписку к дневнику:
“Я никогда не любила его; все это только действие романтически настроенного
воображения, ищущего романа”.
Никогда не любила, а сколько переживаний, сколько нервов, бессонных ночей.
В тот последний вечер запертая тетя кричит ей, что уже четыре часа ночи. Муся
подчеркивает, что только десять минут третьего.
– Это ужасно! Ты умрешь, если будешь сидеть так поздно!
– кричит тетя из-за две-ри.
Муся освобождается из объятий Пьетро, целует его в губы в последний раз и убега-ет. В
изданном дневнике даже эта сцена подкорректирована.
Но какой-то бес
писала, а сидела внизу с Пьетро. Тетя близка к обмороку, она так и знала, только что во сне
к ней явилась старшая Башкирцева и сказала: не оставляй Мари одну с Анто-нелли.
Теперь обе боятся, как бы не пустили печатной клеветы. Мария про себя сетует, что если
бы не несколько слов барона Висконти в разговоре с ее матерью, она бы никогда не зашла
так далеко. При этом она так и не решила для себя, любит она Антонелли или нет?
“У меня сложился такой взгляд на величие и богатство, что Пьетро кажется мне
ничтожным человеком.
А если бы я подождала? Но чего ждать? Какого-нибудь миллионера-князя, какого-нибудь
Г.? А если я ничего не дождусь?
Я стараюсь уверить себя, что А. очень шикарен, но когда я вижу его вблизи, он ка-жется
мне еще менее значительным, чем он, быть может, есть на самом деле.”
(Запись от 23 мая 1876 года.)
Это написано уже в Ницце, где она ждет известий от Пьетро, обещавшего приехать, но
известий пока нет. Она много читает: латинских классиков в подлиннике с параллель-ным
переводом на французский язык. На столе у нее постоянно Гораций и Тибулл; элегии
последнего в основном о любви, что, по ее признанию, ей сейчас подходит. Но она читает
и философов: Ларошфуко и Лабрюйера. Появляется у нее на столе и сочинение о Конфу-
ции.
Кроме того, она снова занялась живописью, пишет портрет своей гувернантки ма-
демуазель Колиньон на фоне голубого занавеса.
Она очень довольна собой и своей моделью, потому что мадемуазель Колиньон хорошо
позирует. Время сеанса они проводят в разговорах и спорах. Восторженная маде-муазель
Колиньон считает, что Мария чересчур цинична для своего возраста и это резуль-тат
чтения философов.
Философские книги действительно потрясают Марию Башкирцеву:
“Когда мною овладевает лихорадка чтения, я прихожу в какое-то бешенство, и мне
кажется, что никогда не прочту я всего, что нужно; я бы хотела все знать, голова моя гото-
ва лопнуть, я снова словно окутываюсь плащом пепла и хаоса”. (Запись от 8 июня 1876
года.)
У нее опять начинает идти горлом кровь.
Валицкий внушает ей:
– Если вы будете ложиться каждый день в три часа утра, у вас будут все болезни.
Но любой разговор, как и этот с Валицким, соскальзывает у нее на Пьетро Анто-нелли.
Ясно, что его молчание, единственная вещь, которая по-настоящему ее сейчас вол-нует.