Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
Шрифт:
сторонником постепенных политических реформ при поддержке большинства граждан.
Что же касается темы нашей книги, то тут надо отметить, что в его правительстве,
портфель министра изящных искусств получил Антонен Пруст, который тут же
представил к ордену Почетного легиона своего друга по коллежу Эдуарда Мане, с тем, чтобы тот получил награду к ближайшему Новому году. Это был первый случай, когда
импрессионисты выходили на уровень официального, то
признания. Когда же документ о награждении был подан на подпись президенту Франции
Жюлю Греви, тот поначалу отказался поставить свою подпись и Гамбетта якобы сказал
ему:
– Господин президент, право раздавать награды и кресты принадлежит вашим министрам.
Из почтения к вам мы просим вас подписать документ, но вы не имеете права оспаривать
наш выбор.
Кстати, с Эдуардом Мане Гамбетта познакомился в том самом салоне г-жи Шарпантье, где
его впервые видел и Эдмон Гонкур.
Когда-то Башкирцева, будучи монархистски настроенной, считала Гамбетту воплощением
всех низостей, теперь, когда он умер, это само обаяние, очарование и могущество, это
воплощение самой страны, ее знамя, это жизнь, это свет каждого вновь наступающего
утра, душа республики, в которой отражается и слава, и падения, и торжества и даже
смешные ее стороны. Возможно, думала она так уже задолго до его смерти, ведь ходили
упорные слухи, что, потерпев крах в браке с Кассаньяком, она хотела назло ему, женить на
себе Гамбетту. Об этом рассказала в “Le jour” от 30 октября 1934 года Мадлен Зильхард, возможно какая-то родственница Женни Зильхард, учившейся вместе с Марией.
Впрочем, не одна она так считала. Эдмон Гонкур записал в дневнике, узнав о смерти
Гамбетты, что “будь еще в живых принц Бонапарт - через две недели с республикой было
бы покончено”. Выходит, что Гамбетта действительно был душой республики.
На Францию обрушился шквал материалов о Гамбетте. Все журналы были заполнены
только одной темой: “Жизнь и смерть Леона Гамбетты”. Повсюду продаются его
портреты, памятные медали.
Башкирцева жалуется, что не может работать, хоть и пробовала, пыталась заставить себя.
Она жалеет, что не бросила все и не отправилась в Вилль-д’Авре, чтобы осмотреть
комнату, в которой он умер и сделать наброски. Впрочем, она это сделает позже. Обратим
внимание, что Гамбетта совершенно посторонний для нее человек, политик чужой страны, она ведь, давайте не забывать, российская поданная. И такие переживания по поводу его
смерти. Все дело в славе, ведь тот умер в ореоле славы. Переживать - значит, разделить
славу, почувствовать ее горький привкус, насладиться приторным запахом смерти великого
деятеля, быть скрипкой или арфой в оркестре, играющем похоронный марш. А вот через
некоторое время умрет ее отец, человек никому неизвестный, и переживаний - ноль. И
даже попрощаться ним перед смертью не поедет.
А пока тело Гамбетты перевозят в Париж и назначается день погребения.
6 января 1883 года вся семья встает у окон особняка их знакомых на улице Риволи.
“Колесница, предшествуемая военными горнистами на лошадях, музыкантами,
играющими траурный марш, и тремя огромными повозками, переполненными венками,
возбуждала чувство какого-то изумления. Сквозь слезы, вызванные этим грандиозным
зрелищем, я различала братьев Бастьен-Лепажей, идущих почти около самой колесницы, сделанной по их проекту; архитектор, которому брат, не нуждающийся в отличиях для
увеличения своей знаменитости, великодушно уступил первенство, шел, неся шнур от
покрова. Колесница низкая, как бы придавленная печалью; покров, из черного бархата, переброшен поперек нее вместе с несколькими венками; креп; гроб, обернутый
знаменами. Мне кажется, что можно было бы пожелать для колесницы больше
величественности. Может быть, впрочем, это оттого, что я привыкла к пышности наших
церковных обрядов. Но вообще они были совершенно правы, оставив в стороне обычный
фасон погребальных дрог и воспроизводя нечто вроде античной колесницы, вызывающей
в воображении мысль о перевозе тела Гектора в Трою”.
Мария наверняка не может не удержаться и хотя бы мысленно не прорепетировать
собственные похороны и обдумать “фасончик” своей погребальной колесницы. Позднее
мы с вами это увидим.
Никогда до сих пор никто еще не видел такого количества цветов, траурных знамен и
венков. Вот она истинная слава!
“Признаюсь без всякого стыда, что я была просто поражена всем этим великолепием. Это
зрелище трогает, волнует, возбуждает - не хватает слов, чтобы выразить чувство,
непрерывно возрастающее. Как, еще? Да еще, еще и еще - эти венки всевозможных
величин, всех цветов, невиданные, огромные, баснословные, хоругви и ленты с
патриотическими надписями, золотая бахрома, блестящая сквозь креп. Эти груды цветов -
роз, фиалок и иммортелей, и потом снова отряд музыкантов, играющих в несколько
ускоренном темпе погребальный марш, грустными нотами замирающий в отдалении,