Подлинные истории призванных. Как мы жили и верили
Шрифт:
Стал меня начальник травить. Ни за что влепил два выговора. Тут я поняла, что это враг действует. Каково ему, что я, партийная, в церковь хожу. Ладно. Я с работы ушла и устроилась на одном заводе уборщицей. И деньги были, и свободное время. А раньше ведь работала старшим инженером.
Когда на пенсию вышла, пришла в партком и положила партбилет им на стол: “Все, отслужила вам. Теперь я свободная птица”. Вот так.
Каждый год бываем в Печорах. Мы едем сюда, а враг-то знает, куда мы едем, и не пускает. Вот мне вчера и было плохо. Я тут валялась у гостиницы. “Скорую” вызывали.
Хочу увидется с отцом Адрианом. Он болен сейчас, но,
Мария
Не помню, при каких обстоятельствах я познакомилась с дородной симпатичной украинкой, которая привезла свою бесноватую дочь в Печоры.
У меня к украинцам отношение особое. Люблю их сочный, красочный язык, их хлебосольство, люблю их рассказы, детски непосредственные, их юмор с серьезной миной.
О своей больной 30-летней дочери Мария ничего не рассказывала, только то, что она старается выполнять требования священника: святая вода, просфора, молитва, исповедь, частое причащение. С помощью таких лекарств многие бесноватые исцелялись – могу сама засвидетельствовать. Разговоры Марии о самых простых вещах на особом языке – смеси русского с украинским – я могла слушать часами. Очень меня впечатлила ее история с телевизором.
Из проповеди священников, околоцерковных разговоров и своих умозаключений она сделала вывод, что телевизор – это бесовское изобретение. А раз так, нужно от него избавиться. Конечно, жалко: телевизор цветной, с большим экраном, украшает комнату, стоил дорого, доставали по блату, везли издалека, муж вечерами занят, меньше пьет, и саму ее от экрана бывает не оторвать… но Господь, говорят, телевизор смотреть не велел.
Сначала она собиралась выбросить телевизор из окна, чтобы для других это было примером и вразумлением. Но как-то нехорошо, все-таки его люди мастерили, старались. Потом Мария решила отдать его своей дальней родственнице – одинокой старушке. Но призадумалась: лет старушке много, она только-только к Богу приходит; а вдруг умрет, уставясь в телевизор. На ней, на Марии, будет этот грех, ей и отвечать придется на Страшном Суде. Предложила школе – но директор не поверила, что телевизор почти новый и хорошо работает, а услышав объяснения, что телевизор мешает молиться, и вовсе испугалась.
Мария обратилась в больницу: мол, не нужно ли больным для развлечения. В больнице был свой, старенький, а от ее нового цветного отказались. Тут что-то не то. Какой сумасшедший будет отдавать даром дефицит.
Я поинтересовалась, что по поводу всей этой истории думал ее муж. Она махнула рукой – мнение мужа ее не беспокоило.
Когда все свои средства были исчерпаны, Мария обратилась к Божьей Матери. Несколько дней стояла на коленях и просила вразумить ее, окаянную.
Произошло чудо. Объявился какой-то приятель мужа, который уже два года числился в очереди на цветной телевизор, и предложение Марии он принял с восторгом. Это великое событие даже отпраздновали. И духовный отец Марии, и все церковные радовались вместе с ней.
– Так я, грешница, теперь к соседям бегаю кино глядеть! – заключила свой рассказ Мария.
Анна
Когда я бывала в Печорах, то часто останавливалась у Анны Станиславовны, бывшей учительницы. Она рассказывала мне о своей жизни в буржуазной Эстонии, и как-то, рассматривая ее фотографии в молодости, я спросила, почему она, будучи такой интересной, никогда не была замужем.
– А мне никто не нравился.
– За всю жизнь никто и никогда?
– Только один раз мне понравился молодой человек. И я ему тоже. Но так получилось, что больше мы с ним не встретились. Наверное, Богу было не угодно, чтобы я имела семью.
Я всегда просила у Бога помощи, и Он мне всегда помогал. Когда я поступала в гимназию, то успокаивала себя такой мыслью: если Богу угодно, чтобы я стала учительницей, то поступлю. И поступила. А в буржуазной Эстонии русских со скрипом принимали в учебные заведения. Кроме того, я не знала эстонского языка. Понимать понимала, но не говорила. После окончания гимназии, когда распределяли на работу, профсоюз учителей меня не выбрал, но в последний момент та, которую выбрали, отказалась от места и взяли меня. В школе знали, что я хожу в церковь и иногда пою на клиросе (это уже было в советское время). Однажды стою в храме и вижу, что входит кожаное пальто. Оно сначала посмотрело на хоры, а затем встало рядом со мной. Я обмерла. Это был директор нашей школы. Сразу поняла, что карьере моей пришел конец.
Крестный ход в Псково-Печерском монастыре
И вдруг такая злость меня взяла: может быть, ты думаешь, что я буду перед тобой притворяться, будто просто так сюда зашла – поглазеть? Так нет же, вот смотри, я пришла в храм молиться. И стала я усердно креститься и класть поклоны.
Наутро узнаю, что готовится приказ о моем увольнении. И меня уволили. Трудное это было время. Мы с мамой жили впроголодь. Она работала прачкой и получала гроши.
И тут неожиданно во мне принял участие инспектор школ. Вместе с ним составили заявку и стали ждать назначения. Назначение пришло. Он, казалось, был рад больше меня. И вот что удивительно – работу мне предложили в селе, где была церковь Воскресения Христова.
Директор школы в этом селе строго наказывал тех ребят, которые, проходя мимо церкви, крестились. Раз на педсовете я вертела пуговицу от кофточки и за нее зацепилась цепочка. Директор попросил меня остаться. Наедине он спросил: «Вы носите крест?» Я ответила, что ничего ему не скажу. Тогда он говорит: «Если носите, то носите так, чтобы никто не видел».
Перед тем, как начать урок, я всегда читала про себя молитву «Царю Небесный…». Дети, конечно, понимали, что я молюсь. В этом отношении они очень чуткие.
Мама моя была католичкой. Помню, что в детстве по воскресеньям, когда мама из-за работы не могла быть на службе, она нас, детей, ставила на колени и читала молитвы. И пока не заканчивалась месса в костеле, мы должны были стоять на коленях. Я не могла дождаться времени, когда можно было встать и убежать на улицу.
Старец Лука