Подлодка [Лодка]
Шрифт:
Вся наша компания наслаждается этой немой сценой в течение добрых пяти минут. Наконец Старик полагает, что времени прошло вполне достаточно.
— Итак, шеф, — подбадривающе произносит он.
Но шеф держится удивительно хорошо. Он очень осторожно качает головой и придерживается своей сдержанной линии игры:
— Абсолютно первоклассная идея, господин каплей! Настоящая находка.
Я просто потрясен хладнокровием этого чертова сына! Подумать только, во время последней атаки я опасался, что он находится на грани нервного срыва.
С другой стороны, Старик тоже достойно поддерживает представление.
Шеф притворяется, что не замечает психиатрического обследования со стороны командира. С великолепно разыгранным равнодушием он приподнимает правую ногу, сцепляет руки под коленом и совершенно безмятежно разглядывает деревянные прожилки на потолке.
В тот момент, когда тишина становится напряженной, обстановку разряжает появление стюарда. Даже актеры второго плана сегодня в ударе, вступая в игру в тот самый миг, когда пора положить конец немой сцене.
Супница совершает круг почета вокруг стола. Мы принимаемся хлебать и жевать, молча поглощая содержимое тарелок.
Мне на глаза опять попадается наша муха. Она марширует по фотографии командующего, прямиком в его широко открытый рот. Как жаль, что это происходит не на самом деле: черная муха размером с небольшой пельмень — и прямо ему в глотку, в самый ответственный, завершающий момент потрясающей воздух речи, этого образчика ораторского искусства: «В атаку — вверх и вперед… уффф…». Муха взмывает в воздух, и командующий успевает промолвить только первый слог до того, как подавиться ею. Наша муха не сошла на берег в Виго: она справилась с искушением стать шпанской мушкой. Испанская шпанская мушка — подумать только! Она осталась на борту, доказав этим свою преданность. Никто не дезертировал. Мы все остались на борту, все в наличии и наперечет, включая нашу муху. На данный момент она здесь единственное создание, которое может идти и лететь туда, куда ей вздумается. На нее, в отличие от нас, не распространяются приказы командующего. Наглядный пример верности долгу. Сквозь бурю и пламя — вместе с нами. Крайне похвально.
Впереди, на носу, похоже, начинается вечер оперного пения. Сквозь задраенный люк слышатся обрывки песни. Едва люк открывается, как из кубрика доносится громкое хор:
Вот бредет шейх,
Он горбатей всех…
Эти слова повторяются без конца. Когда я уже потерял всякую надежду хоть на какое-то обновление текста, самые знающие певцы переходят к следующей строфе:
По бескрайним просторам Сахары
Брела старая древняя блядь.
Вдруг навстречу ей мерзкий развратник.
Она «Ой!», он «Ух!», вместе «Ах!».
— Похоже, у нас началась «Арабская неделя»! Наверно, это как-то связано с тем, что мы держим курс зюйд, — замечает Старик. — Они надрывают глотки, чтобы заглушить свой страх.
Видя, что у Старика, похоже, после завтрака выдалась свободная минутка, я обращаюсь к нему за некоторыми разъяснениями:
— Это сильное течение, впадающее
Я должен набраться как следует терпения. Старик никогда не дает быстрых ответов. Сперва он наклоняет голову набок и хмурится — я чувствую, как предложения приобретают законченную форму.
— Ну… там… все-таки достаточно любопытные природные условия.
Пауза. Теперь законы жанра требуют, чтобы я пожирал глазами его лицо, вытягивая из него следующие слова.
— Вы уже знаете, что у Средиземноморья есть не только втекающее, но и вытекающее из него течение. Их два, одно над другим: верхнее — внутрь, нижнее — наружу. Причина заключается в том, что практически во всем регионе круглый год выпадает крайне мало осадков. И в то же время там беспрестанно печет солнце — значит, испаряется много влаги. А так как соль не улетучивается вместе с водой, ее содержание увеличивается. Чем солонее вода, тем она тяжелее. Все ясно и логично, не так ли?
— Пока — да.
Старик прекращает артобстрел своей эрудицией. Посасывая нераскуренную трубку, он словно всем своим видом показывает, что теорема доказана — что и требовалось доказать. Лишь когда я начинаю приподниматься, он решает продолжить:
— Соляной раствор опускается вниз, образуя глубинные пласты Средиземного моря, а так как они пытаются опуститься еще глубже, он вытекает через пролив в Атлантику и останавливается на километровой глубине, где его плотность уравнивается с плотностью окружающей воды. В то же время наверху тоже происходит выравнивание слоев. Менее соленая вода затекает из Атлантики в бассейн Средиземного моря, восполняя выпарившуюся воду.
— …и глубинный пласт воды, вылившийся в Атлантику.
— Именно!
— И мы собираемся воспользоваться в своих целях разумно устроенным круговоротом воды в природе — то есть, проскользнуть внутрь вместе с замещающим потоком менее соленой воды?
— Другого пути нет…
По приказу командира я несу вахту в качестве дополнительного наблюдателя.
— Когда земля так близко — жди подвоха!
Не проходит и полчаса, как кормовой наблюдатель по левому борту кричит:
— Самолет на семидесяти градусах!
Второй вахтенный офицер моментально разворачивается, чтобы посмотреть в том направлении, куда показывает вытянутая рука матроса.
Я уже около башенного люка. В то мгновение, когда я влетаю в него, я слышу сигнал тревоги, вслед за которым немедленно раздается пронзительная трель звонка. Из носового люка одним прыжком выскакивает шеф.
Аварийные клапаны выпуска воздуха открыты, бешено вращаются штурвалы с белыми и красными спицами.
Сверху раздается голос второго вахтенного:
— Погружение!
Ужасно медленно, словно преодолевая неимоверную нагрузку, начинает двигаться стрелка глубинного манометра.
— Все на нос! — отдает приказание шеф. Скорее падая вперед головой, нежели просто бегом, вся свободная команда ураганом проносится через центральный пост в носовой отсек.
Командир сидит, сгорбившись на рундуке с картами. Мне видна лишь его сгорбленная спина. Он первый делает движение: встает и левой рукой жестом рассерженного режиссера на съемочной площадке всем дает отбой, одновременно засунув правую руку глубоко в брючный карман: